Героини - Эйлин Фэйворит

Анна-Мария терпеть не могла, когда мать кричала на отца; в ней тут же вскипала ненависть. Последнее время разговоры в доме Энтуистлов постоянно крутились вокруг денег. Использовать садовые пионы в качестве украшения для стола не считалось шиком, но теперь пришлось сделать это. Обычно в день ланча с дамами из клуба к дому подъезжал фургон флориста с гигантским ассортиментом роз и экзотических растений. Необходимость экономить на всем буквально убивала Эдит. Моя мама знала об этом и ждала, что же дальше будет принесено в жертву. Для того чтобы она имела возможность получить надлежащее образование, существовал трастовый фонд, но казалось немыслимым, что мама сможет учиться в таком дорогом колледже, как Вассар, в то время как доходы семьи так резко упали.

— А как насчет твоей собственной семьи? Хочешь, чтобы мы все оказались на улице?

Анна-Мария так яростно терла ложку, ощущая через тонкую ткань завитки филиграни, как будто коробка начищенного столового серебра могла спасти семью. Наконец последняя ложка улеглась в обтянутое бархатом углубление. Девушка взяла со стола тяжелый футляр красного дерева и направилась в столовую, неся его на вытянутых руках. И в этот момент мать завизжала:

— Ничтожество! Полное ничтожество, вот ты кто!

Сначала Анне-Марии показалось, что Эдит называет ничтожеством ее. На глазах выступили слезы. Маятник в старинных напольных часах фирмы «Сет Томас» мерно раскачивался из стороны в сторону. Анна-Мария чувствовала себя усталой и разбитой. Но, поняв, что оскорбление адресовано отцу, она мгновенно завелась — сказались и усталость, и невозможность решить ситуацию с Кэтрин, и внезапно вспыхнувшая страсть к Хитклифу. Гнев ее выплеснулся на Эдит. Она из кожи вон лезла, чтобы быть хорошей и послушной, а вокруг меж тем разрастался хаос. Впервые за долгое время моя мама поняла: у совершенства, правившего домом, есть имя — тирания. У ее матери всегда был трудный характер, но теперь, когда дело дошло до угрозы лишиться привычного роскошного образа жизни, она стала просто невыносима. Анна-Мария с грохотом швырнула футляр на обеденный стол, зазвенело серебро.

Эдит резко обернулась и окинула ее неодобрительным взглядом.

— Мне надо идти, Генри. Поговорим позже. — Она повесила трубку на рычаг и подошла к Анне-Марии.

— Столовые приборы мне сейчас не нужны.

— Почему ты так подло обращаешься с ним?

— Подло? Мы с твоим отцом обсуждали одно дело.

— Ты говорила с ним так, точно он дурак какой-то!

— Мне следовало самой вести его дела! У твоего отца не хватило ума понять, что…

— Сейчас же прекрати говорить о нем гадости!

— Не смей говорить со мной в таком тоне.

— Он мой отец!

Эдит хмыкнула. Взяла с буфета серебряный портсигар, достала сигарету, закурила.

— Как мило. Стало быть, ты на его стороне. А ведь это тебе следовало бы беспокоиться. Твой трастовый фонд оформлен на его имя, пока тебе не исполнится восемнадцать.

— И что с того?

— Я защищаю в первую очередь твои интересы. Думаешь, сможешь познакомиться хотя бы с одним приличным молодым человеком, если пойдешь учиться в обычный государственный колледж?

— Да я плевать на них хотела!

— Это ты сейчас так говоришь. Со временем поумнеешь, надеюсь. Стесненные обстоятельства многим девушкам подрезали крылья. И я не допущу, чтобы это произошло с тобой. Можешь обзывать меня как угодно, я не отступлюсь.

— Ты хочешь сказать, что я не смогу учиться в Вассаре?

— Положись на меня. А теперь ступай наверх, Анна-Мария. И не смей больше устраивать мне сцены! Прими душ, охлади голову.

— Я тебя ненавижу.

— Наверное. Но настанет день, и ты все поймешь. — Эдит указала сигаретой на раскачивающийся маятник старинных часов. — Наши гостьи будут здесь ровно через сорок две минуты.

Эдит развернулась и решительным шагом направилась в гостиную.

— Держи себя в руках, очень тебе советую.

Подбородок решительно вздернут, каблучки дробно постукивают по деревянному полу. Но от внимания Анны-Марии не укрылось, что пальцы матери с зажатой в них сигаретой дрожат.

Звякнул колокольчик, и на пороге возникла первая гостья. Эдит так и лучилась любезностью, сияла улыбкой. Леди восторженно охали и ахали при виде стола, заставленного пирогами, крохотными сэндвичами с салатом из огурцов и яиц, графинами с пенистым шербетом. Анне-Марии в серо-голубом материнском костюме раз десять пришлось рассказать о своих планах на будущее, связанных с колледжем, и она чувствовала себя завзятой лгуньей. Одна матрона в перчатках и с густо намазанным помадой ртом кивала как заведенная, пока Анна-Мария перечисляла предметы, которые придется изучать в первом семестре. В глубине души она чувствовала, что в случае разорения родителей ей не доведется присутствовать ни на одном из этих занятий.

Еще одна дама заметила, что у студенток Вассара прекрасный выбор молодых людей из колледжей Лиги плюща. Анна-Мария представила себе этих юношей в жилетах в ромбик и тут же выбросила их из головы. На смену им пришел образ Хитклифа, его прекрасное смуглое лицо. Если она останется здесь, ничто не разлучит ее с Хитклифом. Аккуратно подстриженные мальчики в жилетах интересовали ее меньше всего. Ее вообще не интересовало ничего из того, что могло бы доставить радость матери. Она не позволит деньгам управлять ее решениями. Когда дамы начали рассаживаться за столом, Анна-Мария воспользовалась моментом и быстро опрокинула очередной бокал шипучего пунша.

Она нехотя поковыряла вилкой еду, потом извинилась и вышла под предлогом, что ей надо помочь Грете на кухне. Очевидно, Грета слышала, как она ссорилась с матерью, потому что, передавая Анне-Марии вымытую тарелку, заметила:

— Твоей маме сейчас приходится несладко.

— Надоела она мне, вот что!

— Это нормально. Все девушки мечтают удрать от родителей.

— Наверное, папа скоро разорится.

— Ничего, он мужчина умный. Придумает, как поправить дела.

— Надеюсь, — пробормотала Анна-Мария и принялась очищать очередную тарелку от крошек пирога и размазанного майонеза.

— Ну а Кэтрин? Долго она собирается торчать здесь?

— Ты прости, что она тебе нагрубила.

— Меня не запугаешь.

— Лично мне хотелось бы, чтоб она ушла туда, откуда пришла. Если честно, прямо не знаю, что с ней делать. Надо бы как-то успокоить ее.

— Может, дать ей снотворное? Пускай побудет у себя в комнате.

— Это было бы отлично! — Ночью мама намеревалась вновь отправиться на поиски Хитклифа. Она подскочила к Грете и обняла ее за талию. — Спасибо!

Вечером мама пыталась успокоить Кэтрин, когда в спальню наконец вошла Грета со снадобьем для крепкого сна — горячим чаем, сдобренным виски. Кэтрин, по-прежнему в ночной рубашке, мрачно и неодобрительно смотрела на служанку. Весь день ее лихорадило — она стонала, металась по комнате, то присаживалась на краешек кресла-качалки, то обессиленно валилась на постель. Никогда прежде мама не видела такого бледного лица, как у нее, — оно приобрело какой-то голубоватый оттенок, и на этом фоне красные губы казались почти черными.