Автохтоны - Мария Галина

В спальне, подумал он, наверняка тоже бегают маленькие бесшумные человечки.

– Вы ему понравились. – Марина расставляла вымытые тарелки в сушилке. – Вообще он избегает посторонних.

Психи обладают удивительной чуткостью. Угадывают по лицу, по глазам. Отсюда эта иллюзия чтения мыслей.

– Он у вас очень красивый, знаете, – сказал он, чтобы утешить ее в ее одиночестве и отчаянии. – Никогда не видел такого красивого человека.

– А он не человек. – Марина вытерла руки бумажным полотенцем и, скомкав, выбросила мокрую бумагу в мусорное ведро. – Он сильф.

– Простите, кто?

– Сильф, создание воздуха, дитя света. Вы ведь читали Парацельса? – Она прикрыла глаза и процитировала, словно бы огненные буквы горели у нее под веками: – Итак, они суть люди и племя: умирают вместе со зверьми, ходят вместе с духами, едят и пьют вместе с людьми…

Опять Парацельс.

– Давно, – повторил он, – когда-то давно. Помню смутно.

Такая игра, да, такая игра. Конечно, не человек. Пришелец или сильф. Неспособный к труду и заработку безумный красавец и его очень обыкновенная жена. Им так легче.

– А почему вместе со зверьми?

– Парацельс думал, что у них нет бессмертной души, – пояснила она, – ну, как у животных. На самом деле это не так. Не так. На самом деле они просто… ну, становятся частью целого. Когда, ну, уходят. Как капли воды становятся морем. А потом опять могут стать каплями воды. Я вижу, вы не верите. А зря.

– Марина, – сказал он осторожно, – я не то чтобы не верил… Но я за всю свою жизнь не видел ни единого сильфа.

– Наверное, вы просто не обращали внимания. – Она пожала круглыми плечами. – Они ведь тоже не всем показываются, Сильфы, лесные люди… ундины. Но в городе, конечно, в основном сильфы, остальным просто негде жить. – Она поглядела на него искоса и нерешительно проговорила: – Может быть, вы хотите поиграть с ним? Мне не жалко. Я же вижу, вы так на него смотрели…

– Нет. Нет, что вы! Я просто… ну, любовался.

– Любоваться, это же и есть от слова любовь. А они не как мы. Они легкие. Им просто все. Но это не потому, что у них нет души, нет. Просто она… другая… легкая. А он меня любит. Правда любит.

– Марина, – сказал он, – я не сомневался. Знаете, давайте я спать пойду. Вы когда встаете?

– Рано, – она виновато взглянула на него, – я на пять будильник ставлю. А ему не мешает. Они ведь не спят, сильфы… Не умеют.

Он помялся:

– За то, что я вас побеспокоил… Сколько я должен?

– Нисколько. – Она улыбнулась этой своей скрытой улыбкой, – вы ведь помогли донести сумку. Считайте, я вас как бы наняла. Взаимные услуги, вот и все.

– Вы же, наверное, ну, скудно живете?

Три плазмы, хрусталь… Двухкамерный холодильник.

– Да мы ведь на еду не тратим совсем. Еще соседке хватает. У нас соседка, бабушка, она и правда бедная. Я вам постелю в гостиной, на диване, если вы не хотите, ну…

– Не хочу. И, скажите, можно выключить футболистов? Чтобы не бегали?

Она покачала головой.

– Футболистов выключить никак нельзя, – сказала она.

* * *

Обои в цветочек, сервант… Плоский блеск фанеровки. Что-то двигалось по краю глаза, неустанно, мелко и быстро, отражаясь в лакированном шпоне. Футболисты. Маленькие молчаливые футболисты. Пахло кофе, резко и остро, прекрасный, прекрасный запах. Он торопливо перебирал вчерашние события. Ах, ну да… Хорошо, он вчера сообразил купить зубную щетку и бритву в этом их магазинчике напротив «Криницы». Иначе было бы совсем противно.

На кухне Маринин муж сидел спиной к двери, наблюдая за бегающими фигурками, и пил кофе.

– Кофе будете? – спросил Маринин муж не оборачиваясь.

Марина, надо полагать, уже ушла, «Криница» открывается рано. Очень рано. А значит, он остался один на один с безумцем.

– Запеканка в холодильнике. – Маринин муж не отводил взгляда от бегающих фигурок. – Вам ведь как всегда?

Чистая линия скулы, маленькое, чуть заостренное ухо.

Кофе был хороший. Лучше даже, чем в «Синей бутылке».

– Это не Стивенсон.

– Простите?

Маринин муж повернулся к нему. Радужка прозрачных светлых глаз сливалась с белком.

– Я о названии. У Стивенсона «Сатанинская бутылка». Не синяя. Сатанинская. Синяя – это у Брэдбери.

Похоже, бутылки пользуются литературным спросом, подумал он.

– Да, – сказал Маринин муж. – Кстати, вы заметили? У всех этих историй одна и та же мораль. Утешение можно найти только в исконном содержимом. Простодушный пьяница знает, что ему надо, и потому получает то, что хочет. Он не даст уловить свою душу в сети иллюзий – и остается в выигрыше. Но кофейня так называется не из-за Брэдбери. Из-за инклюзника. В таких бутылках держали инклюзников. Гомункулюсов. Закупоривали и держали.

– Что, настоящих?

– Конечно, настоящих. Алхимики выращивали, для себя, понятное дело, но иногда, если заводился лишний, выбрасывали на рынок. Инклюзник выполняет желания владельца, но, поскольку все обычно просят денег, был заточен именно на деньги. На богатство. Знаете, как люди думают, что если у них будут деньги, то все будет хорошо.

– А на самом деле нет, – сказал он скучно.

Банальная истина. Впрочем, как все банальные истины, безусловно верная.

– Да, – согласился Маринин муж, – верная, как все банальные истины. Включая и ту истину, что банальные истины верны.

Крошечные молчаливые футболисты продолжали свой бесконечный бег, теперь они были в оранжевом и синем. А раньше – в красном и черном. Кажется.

– Спасибо. Мне, наверное, пора.

Он так и не спросил, как зовут Марининого мужа. Случайный человек, которого он больше, скорее всего, никогда не увидит.

– Урия.

– Что, простите?

– Урия, так меня зовут.

Странное имя…

– Вовсе нет, – возразил Маринин муж. – Для сильфа – нет.

– Да, – согласился он, – наверное. Урия, дитя света. Но знаете… это имя с плохой коннотацией. Я хочу сказать…

– Я знаю, что такое коннотация. Поутру Давид написал письмо к Иоаву и послал его с Уриею. И в письме написал он так: поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер. Да. Урия-хеттеянин, один из храбрых у Давида. Но вы – не Давид, а Марина – не Вирсавия.

– Что вы, я и не думал.

– Подумали. Только что. Впрочем, был ведь и другой. Тот, который пророчествовал против города. Месту сему, говорил, быть пусту, и стало по слову его. Тоже плохо кончил. А еще – Урия Гип, пренеприятный субъект. Но меня зовут Урия, что уж тут поделаешь. А вы разумно поступили, что съехали из хостела.