В движении. История жизни - Оливер Сакс

Я расхохотался, видя, как от одной комической фантазии он переходит к другой, в то время как мрачный Джонатан, шокированный тем, что происходит, никак не мог понять (как он сказал мне позже), как это я могу смеяться над пациентом. Но когда мистер Томпсон, полный кипучего энтузиазма ирландец, принялся сам хохотать над нелепыми продуктами своего воображения, опосредованного синдромом Корсакова, Джонатан расслабился и тоже стал смеяться.

Обычно когда я отправлялся к больным, то брал с собой видеокамеру, и Джонатан был удивлен тем, что я снимаю пациентов, а потом просматриваю записанное вместе с ними; видеозапись в те годы была достаточно редка и в больницах практически не использовалась. Джонатан был по-настоящему восхищен, наблюдая, как, например, пациенты с паркинсонизмом, которые обычно не ощущают свойственной им тенденции неожиданно ускоряться в движении или клониться на один бок, начинают осознавать эту свою особенность после просмотра видеозаписи и овладевают способами ее купировать.

Несколько раз я брал Джонатана в больницу «Бет Абрахам» – ему было очень интересно встретиться с пациентами, о которых он читал в «Пробуждениях». Ему казалось не вполне понятным, как он сказал мне, то обстоятельство, что, несмотря на то что я писал об этих людях и даже делал о них фильм, они по-прежнему видят во мне достойного доверия врача, а не человека, который использовал их и предал. Джонатан, похоже, об этом постоянно думал, пока восемь лет спустя не встретил Яна Уотермана, пациента, который полностью изменил его жизнь.

Ян, как и Кристина – женщина без тела, – страдал от неизлечимой сенсорной невропатии. Когда он был полным жизни девятнадцатилетним юношей, вирус полностью лишил его способности к проприоцепции во всем теле ниже головы. Большинство людей в столь странной ситуации едва способны контролировать свои конечности и обречены либо ползать, либо сидеть в коляске. Но Ян нашел массу удивительных способов справляться со своим положением и вести достаточно нормальный образ жизни, несмотря на свою невропатию.

Большинство из того, что мы делаем автоматически, происходит без необходимости сознательного контроля. Ян же мог всем этим управлять исключительно сознательно, намеренно. Когда он сидел, то приказывал себе сидеть прямо и не падать вперед; когда он шел, фиксировал колени и внимательно отслеживал процесс передвижения. Лишенный «шестого чувства» проприоцепции, он заменил его наблюдением и постоянным мониторингом всего происходящего с его телом. Эта фокусировка и концентрация на одном процессе означала, что он не мог делать два дела сразу. Так, он мог стоять и говорить, но только тогда, когда к чему-нибудь прислонялся. Ян мог внешне казаться совершенно нормальным, но если в помещении неожиданно гас свет, он беспомощно падал на пол.

По прошествии ряда лет Джонатан с Яном установили тесные взаимоотношения – как врач и больной, исследователь и объект исследования, а потом как коллеги и друзья (к настоящему моменту они знакомы уже более тридцати лет). В течение этого сотрудничества, продолжающегося уже несколько десятилетий, Джонатан написал о Яне десятки научных статей и замечательную книгу «Гордость и ежедневный марафон» (сейчас он работает над ее продолжением)[54].

В моей жизни происходило много событий, трогавших мое сердце, но одним из самых трогательных было то, как Джонатан, мой студент, постепенно становился известным как врач, физиолог и автор, написавший четыре солидные книги и более сотни статей по физиологии.

После того как в 1965 году я поселился в Нью-Йорке, я объехал на мотоцикле пригород, чтобы найти подходящее место для отдыха в уикенд. Однажды в воскресенье, проезжая в районе Катскильских гор, я нашел живописную деревянную гостиницу «Озеро Джефферсон», стоящую на берегу озера. Ее держала радушная пара, американцы немецкого происхождения, Лу и Берта Группы, и очень скоро мы близко познакомились. Больше всего меня привлекала в супругах их заботливость в отношении моего мотоцикла, который они позволяли мне оставлять в вестибюле. Вскоре он стал привычной деталью местного пейзажа.

– Снова док приехал, – говорили местные, увидев мотоцикл.

Особенно я любил сидеть субботними вечерами в старом баре гостиницы, заполненном колоритными фигурами, которые весь вечер напролет потягивали напитки и болтали. Стены бара были увешаны фотографиями, которые относились ко времени процветания гостиницы в 1920-е и 1930-е годы. Я многое написал, сидя в маленьком алькове возле барной стойки, где я был совершенно один, невидимый и тем не менее согреваемый и оживляемый бурной жизнью, царившей в баре.

По прошествии дюжины уикендов я договорился с Группами, что сниму комнату в подвале гостиницы, куда смогу приезжать в любое удобное для меня время и где буду держать свои вещи, главным образом пишущую машинку и купальные принадлежности. За это, а также за пользование кухней, баром и прочими удобствами гостиницы я буду платить двести долларов в месяц.

Жизнь на озере Джефферсон была по-монастырски здоровой. В начале 1970-х я отказался от мотоцикла – движение в Нью-Йорке стало чересчур опасным, отчего езда на мотоцикле перестала быть удовольствием. Но у меня на крыше машины имелось крепление для велосипеда, и долгими летними днями я по многу часов крутил педали. Частенько я останавливался возле старой сидроварни неподалеку от гостиницы и запасался двумя банками крепкого сидра по полгаллона в каждой; банки я прицеплял к рулю. Я люблю сидр, и эти две банки, из которых я отхлебывал, придерживаясь правила симметрии (сначала из одной, потом из другой), избавляли меня от жажды и немного кружили голову в течение моей долгой дневной прогулки.

Также неподалеку от гостиницы находились конюшни, и иногда субботним утром я заявлялся туда и пару часов гарцевал на гигантском першероне со спиной такой широкой, что казалось, я еду на слоне. Тогда я был тяжел, более двухсот пятидесяти фунтов, но огромное животное, похоже, не замечало моего веса. Именно на таких конях, размышлял я, разъезжали рыцари и короли в полном боевом вооружении; Генрих VIII, как рассказывали, весил пятьсот фунтов.

Но самой большой радостью было плавать в спокойном озере, где время от времени пловцу встречался рыбак на гребной лодке, но где не было столь опасных для неосторожного купальщика моторных лодок и водных мотоциклов. Гостиница «Озеро Джефферсон» давно пережила время своего расцвета, а ее пристани, плоты и павильоны для купальщиков были заброшены и тихо гнили. Плавая долгими часами, без страха и тревоги, я расслаблялся. Но мой мозг интенсивно работал: идеи и образы, иногда целые абзацы всплывали в моей голове, и мне приходилось быстро плыть к берегу и изливать их на листы записной книжки, которую я держал возле бассейна на столике для пикника. Иногда меня преследовала мысль о крайней срочности того, что я делаю, и я даже не давал себе труда вытереться, а сразу, только выбравшись из воды, мокрый, садился писать.