В движении. История жизни - Оливер Сакс

После того как эти люди покинули привычное обиталище, в их жизни наверняка (скорее всего) наступил сложный период приспособления к общему дому; но подавляющее большинство тех, кого приняли под покровительство «Младших сестер», способны вести осмысленную и приносящую удовольствие жизнь – даже более осмысленную и радостную, чем они вели до сих пор. Прибавьте к этому уверенность в том, что им в самой деликатной форме помогают с решением медицинских проблем, а когда придет время, обеспечат мирный и достойный уход в мир иной.

Все это – продолжение старой традиции ухода за больными и немощными, которую «Младшие сестры» унаследовали еще с 1840-х годов; она же восходит к екклесиастической традиции Средневековья (которую так трогательно описывает в романе «Пристанище Бога» Виктория Суит), но в современных условиях сочетается с самой передовой медициной.

«Усадьбы» меня разочаровали, и вскоре я перестал в них ходить; а вот у «Младших сестер» я всегда черпаю изрядную порцию вдохновения, и вот уже более сорока лет я не перестаю навещать их дома.

В феврале 1976 года я получил письмо от Джонатана Коула, который изучал медицину в Мидлсексской больнице в Лондоне. Он писал о том, какое удовольствие он получил от чтения «Мигрени» и «Пробуждений», и сообщил, что до того, как приступить к клинической работе, он год занимался в Оксфорде исследованиями в области нейрофизиологии сенсорных путей. Коул спрашивал, не может ли он провести со мной и под моим руководством положенный ему как стажеру элективный практический курс, рассчитанный на два месяца. «Мне бы хотелось познакомиться с методами, которые используются в Вашем отделении, и я бы с радостью вписался в те учебные курсы, которые Вы ведете», – писал Коул.

Я был приятно польщен, что мне написал такое письмо стажер больницы, где двадцать лет назад я сам проходил стажировку. Но мне пришлось разочаровать его относительно своих постов и самой возможности получить под моим руководством то, что получают студенты-медики в нормальных условиях. Я ответил Коулу:

Уважаемый мистер Коул!

Благодарю Вас за письмо от 27 февраля и прошу извинить за задержку с ответом.

Связана она с тем, что я не знаю, как Вам ответить. Моя ситуация, грубо говоря, выглядит следующим образом.

У меня нет отделения, я вообще не имею отношения ни к какому отделению. Я – бродяга и выживаю исключительно за счет временных и весьма сомнительных заработков.

Когда я был штатным сотрудником больницы «Бет Абрахам», у меня были стажеры в рамках элективных курсов, и общение с ними оставило у меня самые приятные воспоминания.

Но в настоящий момент у меня нет ни постоянного места работы, ни собственного дома, и я не смогу предоставить Вам формальной стажировки, которая была бы Вам зачтена.

Что касается неформальной стороны дела, то я много работаю и вижу самых разнообразных пациентов в различных больницах и домах престарелых, и это самое «вижу-учусь-работаю» и есть ipso facto самый настоящий учебный процесс. Встреча с каждым реальным больным, с которым мне приходится сталкиваться – опыт и интересный, и полезный. Я никогда не встречал пациента, который не научил бы меня чему-нибудь новому, не вызвал бы во мне новых ощущений и мыслей. И мне кажется, что все, кто пребывает со мной в подобных ситуациях, чувствуют, как и я, что они участвуют в некоем увлекательном приключении (вся неврология для меня – одно непрерывное приключение).

Напишите и дайте знать, что Вы по этому поводу думаете. Повторюсь: мне было бы интересно работать с Вами в привычном для меня, ныне неформальном, так сказать, перипатетическом режиме. Возможностями для «формального» обучения и руководства сейчас я не располагаю.

С наилучшими пожеланиями и благодарностью,

Оливер Сакс.

Потребовалось около года для всевозможных организационных и финансовых мероприятий, но в начале 1977 года Джонатан приехал, чтобы проходить под моим руководством элективный практический курс.

Думаю, мы оба немного нервничали. Я был, в конце концов, автором «Пробуждений», хотя и не имел официальной работы; Джонатан же занимался в Оксфорде исследованиями в области нейрофизиологии и, очевидно, был в большей степени, чем я, сведущ в физиологических вопросах. То, что мы задумали, должно было стать для нас обоих совершенно новым опытом.

Вскоре мы обнаружили, что у нас есть общий интерес: нас обоих привлекало так называемое «шестое чувство», проприоцепция, ощущение человеком собственного тела – подсознательное, невидимое, но гораздо более актуальное, чем все чувства и ощущения, сложенные вместе. Можно было быть слепым и глухим, как Хелен Келлер, и все-таки жить полной, богатой жизнью. Но проприоцепция (или ее отсутствие) как ощущение положения собственного тела в пространстве, ощущение движения тела и конечностей в окружающем мире было принципиальным условием самого существования человека. Как может человеческое существо выжить, если у него отсутствует ощущение собственного тела и положения его частей относительно друг друга?

Подобные вопросы вряд ли могут возникнуть в процессе нормального течения жизни: проприоцепция всегда с нами, она никак себя не обнаруживает и просто спокойно управляет всеми движениями, которые мы совершаем. Не уверен, стал бы я думать о проприоцепции, если бы сам не пережил то странное и тревожащее меня состояние, о котором (как раз в то время, когда Джонатан приехал в Нью-Йорк) я пытался писать в «Ноге» – состояние, в значительной степени проистекавшее из нарушения проприоцепции, нарушения столь серьезного, что я не мог определить, где находится моя левая нога, не посмотрев на нее, – только так я мог понять, что она «моя».

По совпадению как раз в тот момент, когда Джонатан приехал в Нью-Йорк, мой друг и коллега Изабель Рэйпин прислала мне пациентку, молодую женщину, которая в результате вирусного заболевания утратила способность к проприоцепции и не могла осязать какое-либо прикосновение к поверхности шеи[52].

В 1977 году Джонатан и представить не мог, насколько тесно его будущее будет связано с подобными пациентами.

Посещая вместе со мной дома «Младших сестер» и прочие подобные заведения по всему Нью-Йорку, Джонатан имел возможность видеть самых разных больных. Один из них запомнился нам особенно: это был пациент с синдромом Корсакова. У больного полностью отсутствовала память, и в этой ситуации он должен был постоянно заново измышлять реальность. На протяжении трех минут «мистер Томпсон» (как я его позднее назвал) на основании моего белого халата принял меня за посетителя в магазине деликатесов, за старого друга, с которым он ходил на бега, за кошерного мясника и за служащего заправочной станции. Только после многочисленных подсказок он смог признать, что я – врач[53].