Червонная Русь - Елизавета Дворецкая

– Здесь раньше было Ладино капище, где теперь церковь, – говорила она. – А потом святой инок Никита велел капище разрушить, а сам своими руками срубил первую часовню во имя Рождества Богородицы, а инокиня Маланья, его сестра в миру, поселилась тут сперва одна, а потом с сестрами.

Забела серьезно слушала, тараща красивые глаза в знак своего прилежного внимания. В один из недавних дней ее окрестили – при ее быстром и цепком уме ей легко дались молитвы и обряды. Ей досталось имя преподобномученицы девы Сусанны, и Прямислава заказала для нее у костореза иконку святой. Вскоре резчик принес маленькую пластинку из лосиного рога, с колечком, чтобы вешать на грудь, а вокруг изображения святой была вырезана маленькими буковками короткая молитва: «Господи, помоги рабе Твоей Сусанне!» И Забела, хоть не умела читать, осталась совершенно довольна.

В монастыре сейчас было шесть сестер и две послушницы – Янка и Стеша. Несмотря на небольшие размеры, монастырь был уважаемый: инокини Василиса и Нимфодора происходили из знатных боярских родов, еще две были купеческими вдовами. Прежней игуменьи Гликерии, с которой так дружна была княгиня Градислава, больше не было, она умерла и упокоилась под каменной плитой невдалеке от самой княгини. Ее место занимала новая, лет тридцати с небольшим, игуменья Мелитина, происходившая из рода туровских бояр Путиличей, от которых одна из окраин города называлась Путилками.

– Пусть тебя и разведут, а все же в другой раз тебе, Вячеславна, идти замуж грех! – говорила она. – При живом муже – грех, и там уж нечего разбирать, он ли первый согрешил, ты ли, а только кто из вас теперь с другим свадьбу справит, выйдет прелюбодеем! Что он, что ты! Не захотела женой быть – Бог тебе судья, а из-под венца дорога одна – в обитель Божью! Приходи к нам, приму тебя, как дочь родную, а буду умирать, обитель тебе останется. Кому же тут игуменствовать, как не княжне, ведь обитель наша самая что ни на есть княжеская! Сколько княжон, отвергнувших мир и избравших вечное девство, здесь постригалось, сколько княгинь овдовевших тут пристанище своей душе нашло! Бойся греха, приходи к нам!

Прямислава не отвечала, хотя глаза Забелы испуганно округлялись при таких речах.

– Она, конечно, баба умная, – шептала Забела, выйдя от игуменьи в сосновую рощу и ловя руку Прямиславы. Не привыкшая к монастырям, она боялась черных фигур монахинь, их бледных лиц, на которых лежала печать умиротворенного равнодушия к печалям и радостям мира, и в разговоре с Зорчихой даже называла их тайком навьями[56]. – Ты, княжна, если задумаешь тут остаться, я с тобой останусь, пусть и мне тоже косу режут, если так надо, а я тебя не покину, как сказала, мое слово твердое! Хоть пропаду, а не оставлю тебя! Но только лучше бы ее тебе не слушать! Пусть бабки старые постригаются, а ты такая красавица! Ну его, князя Юрия! Сам наблудил, а ты за него отвечай, жизнь свою молодую губи! Будет у тебя еще муж, и дети будут! Да разве твоя матушка покойная тебе такого хотела – себя заживо хоронить!

Прямислава понимала и отчасти разделяла ее сомнения, но все же мысль провести остаток жизни в Рождественском монастыре, который в округе по старой памяти продолжали звать Девичьей Горкой, не казалась ей такой ужасной. Здесь рядом с ней была ее мать, мир ее безмятежного детства, и сосны старого Ладиного бора ласково шептались над ее головой, когда она сидела на толстом бревне, глядя на полосы солнечного света в траве. Здесь был мир и покой, мир навсегда. Если ей не суждено было «мира и единомыслия» с мужем, то с Богом их можно достичь всегда, и этот путь к миру не закрыт ни для кого.

Но князь Вячеслав внезапно прислал людей, чтобы вернуть дочь в Туров, и то, что она там узнала, заставило все ее мечты о монастырском покое разлететься, как дым. К ней приехали сваты – и приехали из Перемышля! К ней прислал сватов новый перемышльский князь Ростислав Володаревич!

Явилось четверо знатных бояр – Переяр Гостилич, Стоинег Ревятич, Хотила Славомирич и его брат Радолюб, все со своими женами, которые на обратном пути должны были составить свиту невесты, а в будущем стать ее собственным двором. Они привезли грамоты, в которых князь Ростислав и город Перемышль честь по чести подтверждали их полномочия, и Вячеслав Владимирович с любопытством разглядывал новую княжескую печать Ростислава, которая заменила старую печать князя Володаря.

Когда Прямиславе сообщили о сватовстве, она чуть не села прямо на пол посреди гридницы.

– Удивляться тут нечему, я давно уж этого ждал! – говорил довольный князь Вячеслав, потирая руки. – Так и знал, что как пройдет слух, что моя голубка от злого мужа избавилась, так к ней сваты со всех концов света понаедут! У других девки-невесты не моложе тебя, всего восемнадцатый год! И знал, что из Перемышля раньше других приедут! Ведь Ростислав Володаревич-то видел тебя, знает, какая ты красавица! Небось приехал домой и решил: хоть расшибусь, а возьму за себя! Ну, какой ответ дадим?

Но Прямислава только закрыла лицо руками. Видя, как она взволнована, князь Вячеслав не настаивал на немедленном ответе и даже сам проводил ее до лестницы наверх.

– Подумай, душа моя, я тебя не тороплю! – говорил он, ободряюще поглаживая ее по плечу. – Ты его знаешь, видела, что за молодец, рассуди в покое, а там и решим. Бояр соберем, с ними поговорим, как народу понравится. Но с Перемышлем родниться неплохо. И как вовремя князь Володарь помер! Вот уж правду говорят: что Бог ни делает, все к лучшему! Земля там богатая! И соль, и торговая дорога большая! Если что, и от венгров, и от ляхов нас прикроют! Будет перемышльский князь мне сыном – дед в Киеве благословит, не сомневайся! Скорее послать ему сказать! – спохватился Вячеслав Владимирович. – Пусть скажет митрополиту, чтобы быстрее думал! Дело-то выгодное какое! Ну, иди, душа моя, отдыхай, а как надумаешь, так и скажешь.

И он убежал вниз снаряжать гонца. Для себя он уже все решил и потому не торопил Прямиславу с ответом, что ответ ему не требовался. Турову эта свадьба была выгодна, а значит, ей придется полюбить перемышльского князя!

В горницу несли подарки от сватов: ткани, ковры, меха, украшения в резных ларцах. Анна Хотовидовна и прочие ахали и охали над сундуками, даже Крестя, опасаясь попасть во власть мирской суеты, все же подошла и заглянула в ларец, опасливо вытянув шею, будто из-под крышки кто-то мог броситься и укусить. Но Прямислава, ни на что не глядя, сидела на лавке, уронив руки на колени. В голове у нее гудело, сердце часто билось. То, о чем она не смела даже мечтать, сбывалось наяву! Значит, Бог все-таки не гневается на то, что она захотела сломать венец, однажды связавший ее с Юрием Ярославичем. У нее будет муж, тот самый, кого она сама выбрала бы, если бы могла выбирать.

– Одно плохо – жених-то уж больно с лица нехорош! – бормотала Зорчиха, держа на распяленных руках тонкое покрывало-паволоку и щурясь, чтобы получше рассмотреть изящно переплетенный узор. – Половец! Глазки узенькие, рожа желтая, прости Господи!

Прямислава слышала ее, но только смеялась про себя: давно прошло то время, когда Ростислав казался ей некрасивым. Она вспоминала его желтовато-смуглое лицо с половецкими скулами, и сердце ее сладко замирало, и хотелось смеяться. Она вспоминала его горячие руки, его объятия, и мысли об этом доставляли ей удвоенное блаженство – ведь она будет его женой! Все то, что она вычитала у Златоуста о любви, покорности и взаимной верности супругов, теперь приобрело новый и такой сладкий смысл! Если ее мужем станет Ростислав, то каким блаженством будет любить его и покоряться ему! «К мужу твоему влечение твое, и будет он господствовать над тобою…»