Палач - Сергей Белошников

Но я все равно облегченно вздохнула. Снова огляделась по сторонам. Никого. Мне показалось, что в проеме арки мелькнул прохожий. Но мало ли кто ходит по улицам в такое, достаточно позднее время — совсем не обязательно, что это бандиты.

Это я себя так мысленно успокаивала.

Тем не менее я развернула машину и извилистыми проходными дворами выехала совсем с другой стороны — на параллельную улицу.

Береженого Бог бережет.

* * *

Я сделала все так, как и задумала еще по дороге домой от мамы. Сняла трубку телефона, оставив ее коротко пищать, не выключила свет на кухне и в гостиной. И телевизор продолжал работать, подключенный к видеомагнитофону. А в видеомагнитофон я поставила кассету с какими-то боевиками, записанными в long play: теперь телевизор без нас будет орать на всю квартиру в течение добрых восьми часов, а потом запрограммированный видик отключится и TV — тоже. Но это будет уже под утро, когда нас и след простынет.

Он ничего не понимал, глядя на мои судорожные таинственные приготовления; молчал, не задавая глупых вопросов — и на том спасибо. Хотя я и не собиралась ему ничего толком объяснять, не до того было.

Лифт я не вызвала.

Мы, стараясь идти бесшумно, медленно спускались по ступеням. Я одной рукой поддерживала его, обнимая за талию, другой несла пластиковую сумку с вещами и лекарствами. Он, в свою очередь, обнял меня за плечи правой рукой, а левой здоровой, опирался на перила.

— Почему мы ведем себя, как заговорщики, Оля? — попытался пошутить он, практически повторяя недавнюю мамину фразу.

— Тише, я все вам расскажу. Потом.

Мы доковыляли до первого этажа. Но вместо того, чтобы выйти на улицу, я повела его коротким лестничным маршем еще ниже, ко входу в подвал. Он удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. После недолгой возни я все же открыла своим ключом здоровенный амбарный замок на стальной подвальной двери. Потом достала из сумки и включила небольшой электрический фонарик.

Мы брели по мокрому бетонному полу, сворачивая в закоулки. Где-то поблизости капала с потолка вода, из непроглядно темных вонючих углов слышался наглый крысиный писк. Он держался за мое плечо и больше ни о чем меня не спрашивал.

Вышли мы наверх, на первый этаж, с обратной стороны моего дома, со двора через знакомый мне запасной выход. «Бомбоубежище» — белела на стене подъезда полустертая надпись рядом со стрелкой, указывающей вниз. Я толкнула скрипнувшую дверь и мы в обнимку, как раненые защитники Брестской крепости, вывалились в царившую во дворе непроглядную темень. Я выключила фонарик и спрятала его в сумку. Во двор выходили торцевые стены жилых домов, глухие брандмауэры. Мы протиснулись сквозь дырку в старом, забитом прогнившими досками проходе. Свернули направо и мимо мусорных баков через арку вышли на улицу.

Прямо перед нами стояла моя машина.

— Вы сядете назад, — сказала я негромко, настороженно оглядываясь по сторонам.

Я помогла ему забраться в машину. Пока он там неловко возился, устраиваясь поудобнее, я огляделась еще раз. Вроде ничего подозрительного. Я нырнула за руль, выжала сцепление и не включая фар, медленно поехала по узкой улице.

— А это что такое? — услышала я за спиной удивленный голос. Карабин увидел, поняла я.

— А вы разве не видите? Оружие, — спокойно ответила я, не оборачиваясь.

Он больше ничего не сказал по этому поводу. Я завернула за угол, сразу прибавила скорости и включила свет.

— Куда это мы путешествуем на ночь глядя? — подозрительным тоном спросил он, тяжело, с присвистом дыша. Все же недавнее подземное путешествие не прошло для него даром.

— Ко мне на дачу, — не сразу ответила я. — В Петергоф.

Он помолчал, осмысливая сказанное.

— Мне надо позвонить.

— У меня на даче — городской телефон.

— Но мобильный же у вас есть?

— И мобильный есть. Но звонить будете только с дачи, — отрезала я.

Было уже совсем поздно. Но мне необходимо было заехать еще в одной место. Я затормозила на углу, припарковалась между двумя темными силуэтами машин. Заглушила двигатель. Он ничего не спросил; сидел отвернувшись, глядя в окошко. «Большая Посадская» — гласила слабо освещенная уличным фонарем табличка на доме.

— Я быстро, — сказала я ему, вылезая из машины. — Никуда не выходите. Свет не зажигайте. И ничего не бойтесь.

Он ничего не ответил.

* * *

Я бегом поднялась на третий этаж. Позвонила. Она долго не подходила к двери. Потом послышались шаркающие неуверенные шаги. И она как-то неуверенно-боязливо спросила:

— Кто там?

— Светка, это я, Ольга. Открывай немедленно!

Звонко защелкали замки, дверь приоткрылась. Она посмотрела на меня в щель, дурища: цепочку она снова не поставила. Я толкнула створку двери от себя.

— Ты одна?

Она качнулась вперед и пробормотала:

— Конечно одна…

Я вошла, наклонилась к Светке и втянула ноздрями воздух. Несло от нее, как из бочки — была она смертельно пьяна. Расхристанная, ненакрашенная и пьяная. Я захлопнула за собой дверь и притянув Светку к себе, зашептала:

— Слушай внимательно. Ты должна немедленно уехать из города. Куда угодно. К родственникам, к друзьям, куда угодно. Лучше всего к себе домой, в Пороховец. Минимум на пару недель, а еще лучше на месяц. Ты меня слышишь?

— Ага. Коньяку хочешь?

— Ты меня понимаешь? — я встряхнула ее за плечи.

— А как же, понимаю. Уехать. На месяц.

— Вот, держи, — я вынула из кармана приготовленные заранее деньги и сунула в ее безвольно висящую ладошку. — Здесь пятьсот долларов.

Она не взяла — кажется, она вообще не понимала, что я говорю и делаю. Я засунула доллары ей в карман халатика.

— Завтра же уезжай, — продолжала я шептать. — Никому не звони, никому не отвечай на звонки, никому не открывай дверь. Ты поняла? Ты меня поняла?!

— Поняла, Оля, — слабо икнула она. — Никому. А что случилось…еще?

Я промолчала.

— Я боюсь, Оля…

Рот у нее скривился, она беззвучно и некрасиво заплакала.

— Не бойся. И уезжай завтра же. Исчезни из Питера на месяц. Через месяц я обязательно найду тебя, помогу. Когда доберешься до места, позвонишь моей маме, чтобы я знала — где ты. Ты меня поняла, Света?

— Ага-а… — пробормотала она сквозь всхлипывания. — Но я все равно боюсь… Ты ведь тоже уезжаешь, да?.. Возьми меня с собой, а, Оля? Возьми, я все для тебя сделаю… Я тебе отслужу, Оля, а?..

Она смотрела на меня снизу вверх: зареванная, жалкая, донельзя перепуганная. И я, не выдержав, обняла ее, стала молча гладить по растрепанным волосам, а она, прижавшись ко мне, тихо и безостановочно плакала.