Шпионское наследие - Джон Ле Карре

— С кем-то она встречалась. С мужчиной. По описанию похож на тебя. Ничего личного.

Я озадаченно пожимаю плечами и улыбаюсь. А он снова погружается в раздумья, разглядывая в окно прохожих под дождем.

Если Звездная палата[36], рассматривавшая дело Ганса-Дитера Мундта, была пародией на суд, то ее официальный вердикт выглядел и вовсе анекдотом. Пролог к этой комедии мог запросто написать сам Мундт.

Одиозный и коррумпированный контрреволюционер и агитатор Лимас был известен как разложившаяся личность, спившийся буржуазный оппортунист, лжец, бабник и хулиган, алчный до денег и ненавидящий прогресс.

Преданные оперативники Штази, купившиеся на фальшивые свидетельства этого мерзкого иуды, действовали добросовестно и не виноваты в том, что впустили гадюку в самое сердце страны, где лучшие люди сражаются с фашизмом и империализмом.

Этот трибунал стал триумфом социалистического правосудия и призывом к еще большей бдительности в отношении интриг капиталистических шпионов и провокаторов.

Женщина по имени Элизабет Голд — политическая простушка, симпатизирующая Израилю, британская секретная служба промыла ей мозги, и, ослепленная любовью к старому ловеласу, она простодушно позволила заманить себя в сети западных интриг.

Даже после того как самозванец Лимас полностью раскаялся в совершенных преступлениях, эта Голд предательски совершила побег вместе с ним и заплатила сполна за свое двуличие.

А в конце отчета прозвучала осанна бесстрашному защитнику демократии и социализма, который без колебаний застрелил ее во время побега.

* * *

— Ну что, Питер? Бросим взгляд на шутовской суд, который иначе не назовешь? Вы готовы?

— Как скажете.

Голос ее звучит отрывисто, она полна решимости и вся подалась ко мне через стол, широко расставив руки, — ни дать ни взять народный комиссар.

— Алек появляется в Звездной палате как ценный свидетель Фидлера с хорошо продуманным планом вывалить всю грязь на Мундта. Так? Фидлер рассказывает суду про цепочку фальшивых купюр, ведущую непосредственно к Мундту. Так? Он не жалеет слов, вспоминая, как Мундт работал «дипломатом» в Англии, когда его, по утверждению Фидлера, и завербовали реакционные империалистические силы, называющие себя Цирком. Далее следует список страшных государственных секретов, которые Мундт якобы продал своим западным боссам за тридцать сребреников. И все это проходит на ура у трибунала. До какого момента?

От сладенькой улыбки не осталось и следа.

— До появления Лиз, — отвечаю я неохотно.

— До появления Лиз, совершенно верно. Появляется бедняжка Лиз и, ничего толком не зная, переворачивает с ног на голову все, что ее ненаглядный Алек пять минут назад наговорил судьям. Вы знали, что так произойдет?

— Конечно нет! Откуда?

— В самом деле, откуда? А вы случайно не обратили внимания: чтó погубило Лиз, ну и Алека заодно? Она упомянула имя Джорджа Смайли. Невинно призналась в том, что некто Джордж Смайли, которого сопровождал какой-то молодой человек, заглянул к ней вскоре после таинственного исчезновения Алека и поведал ей, что Алек делает отличную работу — незаметную, но, главное, для своей страны — и что все будет тип-топ. Джордж оставил ей свою визитную карточку, чтобы она про него не забыла. Смайли, фамилия, которую и так легко запомнить и которая хорошо известна в Штази. Не правда ли, довольно глупо для такого хитрого лиса, как Джордж?

Я ответил, что даже Джордж иногда совершал ошибки.

— А вы случайно не были тем самым молодым человеком, сопровождавшим Джорджа?

— Нет, конечно! Каким образом? Я тогда был Марселем, вы забыли?

— И кто же это был?

— Вероятно, Джим. Джим Придо. Пересек дорогу.

— То есть?

— Из Лондонского управления в Секретку.

— Он имел допуск к операции «Паданец»?

— Полагаю, что да.

— Только полагаете?

— Да, имел.

— Тогда скажите мне, если можете. Когда Алек Лимас отправился с миссией убрать Мундта любой ценой, кто, по его мнению, был тем анонимным источником, который передавал Цирку расчудесный материал о «Паданце».

— Понятия не имею. Мы с ним это никогда не обсуждали. Может, Хозяин обсуждал. Не знаю.

— Тогда перефразирую попроще. Справедливо ли будет утверждать — чисто умозрительно, методом исключения, основываясь на разных обмолвках, — что, отправляясь на свое роковое задание, Алек Лимас забил в свою затуманенную алкоголем голову мысль, будто он прикрывает важнейший источник, Йозефа Фидлера, и потому одиозный Ганс-Дитер Мундт должен быть устранен?

Я выхожу из себя и ничего не могу с собой поделать:

— Как, черт подери, я могу знать, о чем он думал или не думал?! Алек был полевик! Если ты полевик, ты не думаешь о всяких тонкостях. Идет холодная война. Тебе поставили задачу, ты ее выполняешь!

О ком это я? Об Алеке или о себе?

— Тогда помогите мне распутать маленький клубок. Вы, Питер Гиллем, имели доступ к операции «Паданец», так? Один из очень, очень немногих. Мне продолжать? Продолжаю. У Алека даже близко не было такого допуска. Он знал о существовании восточногерманского суперисточника… или нескольких источников… под общим кодовым названием «Паданец». Он знал, что его курирует Секретка… или ее, или их всех. Но он ничего не знал о месте, где мы сейчас с вами сидим, и о реальной цели плана, так?

— Полагаю, что да.

— И его недопуск был принципиально важен — рефрен, который вы повторяете с самого начала.

— И что? — спрашиваю я убитым, выхолощенным голосом.

— Если вы имели допуск, а Алек Лимас не имел, что вы такое знали, чего не должен был знать Алек? Решили воспользоваться правом хранить молчание? Я бы вам не советовала. Ни перед всепартийной комиссией, жаждущей сделать из вас отбивную, ни перед ручным жюри присяжных.

* * *

Алек, я думаю, оказался в ситуации, когда он защищал безнадежное дело, разваливавшееся у него в руках, и оставалось уповать только на то, что смерть придет от старости. Я держусь из последних сил за ложь, которая обречена и которую я поклялся отстаивать до конца, но она не выдерживает под тяжестью моего тела. А Табита безжалостна: