Коломбина для Рыжего - Янина Логвин

– Ого! Крюкова, ты же сейчас шутишь?

– Если бы! Воробышек, можешь смеяться, возможно, я кажусь тебе глупой, но я так верила! Верила, понимаешь? Мне бабушка покойная маленькой рассказывала, что увидела деда во сне, когда они студентами работали в трудотряде. И все! Сразу поняла, что он – ее любовь на всю жизнь!.. А я? А мне что делать? Я у него дома, в его постели, на его любимой подушке сплю себе и вдруг… эта наглая морда! Кошмар, да? Я его, значит, полюблю, а он со мной поиграет и завтра же выкинет! Как какую-то милую! И конец, пропала Крюкова…

– Рассказывай! – вот теперь Женька не смеется.

– Он меня в лодке катал по реке, как какую-то мамзель! Все было как в кино! Река, лодка, солнце… и даже зонтик от солнца! И два весла у него! Но, почему? Я никогда и никому не разрешу решать за меня! Пусть не надеется!

– Таня…

– Никогда! Фиг ему и два кукиша! Облезет, зараза такая! Еще и свечу принес, и конфеты! Знает, чем девушку взять!

– … мне кажется, этот парень тебе не безразличен. И даже больше, – снова осторожничает Воробышек. – Может, не стоит так категорично к нему относиться? Вдруг ты его на самом деле полюбишь?

– Я?! – у меня даже сердце заходится на миг от такого предположения. – Пфф… Да нет же! Не хватало еще!

– Послушай, давай мы с Ильей тебя заберем? Ты только скажи, где находишься? Мы как раз собирались из дому выезжать, нам не трудно.

Хорошо бы! Но я представляю Люкова, нарисовавшегося с птичкой на пороге дома лучшего друга, взгляды родителей Бампера, себя с дорожной сумкой в руках… и опускаю плечи.

– Не надо, Жень. Прости за минуту слабости. Как-то по-глупому вышло. Давно пора прекращать эту игру с детством и мнительностью. Понимаю, что веду себя странно, а поделать ничего не могу. Сколько раз уж себя ругала.

– И совсем не по-глупому! Не вздумай так думать! – тут же возражает подруга. – Просто ты особенная, настоящая и открытая! А кто считает иначе, тот дурак!

– Думаешь? – я вздыхаю с сомнением. – А вот Вовка думал иначе. И его семья тоже.

– Так дурак же! Еще пожалеет Вовка! А я приеду, только скажи! Тань, слышишь?

– Не надо, Жень. Я правду говорю. Он меня не обижает ни капельки, даже наоборот. Издевается, конечно, чуть-чуть, но у него натура такая – лисья. Не переживай! Если что, я ему сама в глаз дам и уйду! Проходили уже.

* * *

Невероятно! Меня что, прокатили?.. Я лежу, закинув руки за голову, и смотрю в потолок. В зеркало, откуда довольно скалится мое собственное удивленное отражение.

Да, прокатили, парень. Да так, что рубкой дров не ограничиться. Хорошо бы заодно и ледяной душ принять, чтобы кровь поостыла и самоуверенности поубавилось. Интересно, она сама-то поняла, как наказала Рыжего?

Невозможная девчонка. Взрывоопасная, как порох, и непредсказуемая, как удача. Но оттого не менее любимая.

И когда я стал о ней так думать? О своей упрямой и колючей Коломбине? Когда так смело признался себе, что она для меня особенная, забыв о других?.. Неужели, как только попробовал вкус ее невозможных губ? Словно созданных для ласк. Умеющих быть не менее требовательными, чем мои.

Минуту назад я готов был подбираться к ним, как кот к сметане, – осторожно, издалека. Смакуя и предвкушая встречу, готовясь к сладкому завтраку… и в один миг меня лишили всего. Вот же чертовка! А я дурак. Ведь давал себе слово не переступать черту. Давал! Видел, как непросто девчонке совладать с собой и своим желанием, и спугнул. Обещал дать время… и не смог. Вид спящей Коломбины даже изваяние сведет с ума, а я живой человек. Как только лег ночью рядом и понял, что девчонка крепко спит, не удержался, чтобы не прижаться к ней и погладить свою присмиревшую колючку. Каждый раз готов был услышать ее возмущенный вздох, а она все спала и спала, своей близостью напрочь туманя сознание. Крепко и тихо, как будто провалилась в другой мир.

Да уж, притворщица из нее никакая, в отличие от меня. Чувствую, придется еще не раз пополнить запас терпения на подступах к этой переменчивой в настроении крепости. Но отступать поздно, когда сам сдался без боя. И все же, как хочется, чтобы, наконец, все стало просто и понятно для нас. Для всех. Для меня и для нее.

Упрямица. И причем здесь подушка?

Она входит в комнату осторожно. Приоткрывает балконную дверь, высунув из-за нее нос, окидывает меня хмурым взглядом, а после показывается сама, шлепая тапками.

– И что это было, радость моя колючая? Кто здесь в чем виноват? Поясни, будь добра. Я не совсем уловил твою мысль.

– Не твоя, Артемьев, и ты прекрасно сам знаешь. Немедленно прекрати это! – грозно наставляет палец, останавливаясь передо мной, не догадываясь, как соблазнительно выглядит сейчас в моих тапках, с всклокоченными после сна волосами. Даже в растянутой пижаме с розовым рюшем, откровенно оголившей плечо. Позволяющей домыслить все неувиденное и пробраться вором в сокровенное место. По которому я уже тоскую, как голодный мартовский кот.

– И все же? Зачем тебе так срочно понадобился телефон?

– Неважно. Я просто… просто вспомнила, что забыла полить цветы.

– Кактусы, надо понимать? – догадываюсь я. – А отвлекла подушка?

– Да. То есть, нет. Артемьев, какая тебе к черту разница! – нахохливается девчонка, закусывая губы. – А хоть бы и кактусы! Может, я их каждый день поливаю, чтоб не засохли!

Я поднимаю голову и сажусь в постели. Протягиваю Коломбине руку:

– Ну да, отращиваешь колючки, это я давно понял. Верни телефон, ежиха, мне тоже нужно кое-кому напомнить о кактусах.

Я забираю у девчонки айфон и набираю Уфимцеву. Пустив сообщнице оговоренный сигнал – сбрасываю звонок, откладывая аппарат в сторону. Смотрю с удивлением на подобравшуюся Коломбину.

– Ну что еще? Чего волком смотришь? Снова что-то стряслось? Завяла любимая петуния или сдох попугайчик, пока я тебя держу тут на хлебе и воде?

– Не смешно. – Она откидывает со щеки волосы, склоняя в вопросе голову. Выжидает минуту, борясь с видимым смущением, прежде чем спросить: – Артемьев, скажи, почему у меня лифчик расстегнут?

– Ого? – я очень натурально удивляюсь, вскидывая брови и растягивая рот в улыбке. – Не знаю. Может потому, – предполагаю, – что ты спала? Коломбина, ты всю ночь на меня наползала, как жадная каракатица. Может, от усердия расстегнулся? А, возможно, я слишком увлекся, стараясь тебя отпихнуть? Не знал, что твоя любимая поза во время сна – поза звезды, иначе связал бы тебе руки.

– Что?! Как каракатица? – ахает девчонка, так и сверкая в праведном гневе карими глазищами. – Его на мне нет! Гад ты такой! Еще насмехается!

Подбежав к кровати, рывком откидывает одеяло, и, обнаружив искомый предмет валяющимся в ногах, молча убегает в ванную комнату, от злости раздувая щеки. Через десять минут приоткрывает дверь в щелку и сопит требовательно: