Grace. Автобиография - Майкл Д. Робертс

Лиз протянула еще около года, но так и не смогла восстановить силы. В апреле 1999 года она снова оказалась в больнице. Я как раз вернулась из поездки в Индию с Артуром Элгортом, когда она умерла. Мы виделись с ней накануне вечером. Эндрю предупредил меня, что скоро все кончится. Она была очень слаба, печать смерти уже лежала на ее лице. На следующий день, рано утром, он позвонил сказать, что она ушла.

Полчаса спустя позвонила Анна.

– Почему ты ничего мне не сказала? Почему я не знала, что она так близка к смерти? – спросила она, искренне расстроенная новостью. Затем, с большим сочувствием и уважением, она попросила меня написать некролог для следующего номера Vogue. Она знала, как это для меня важно, и, хотя я обливалась слезами, мне все-таки удалось взять себя в руки и дописать его с помощью Чарльза Ганди – нашего художественного редактора в то время. Дома я просмотрела наши совместные фотографии лучших времен и, снова в слезах, добавила их к написанным строкам.

На похоронах присутствовали лишь самые близкие родственники Лиз, домработница, Патрик Демаршелье с женой Миа и мы с Дидье. Ее мальчики держались так по-мужски; у меня разрывалось сердце, когда я на них смотрела. Потом была большая поминальная служба в Линкольн-центре. Мне запомнилась трогательная и нежная речь Эндрю. Выступали многие – но не я. Хотя Эндрю и просил меня сказать пару слов, я просто не смогла собраться с духом. Даже через полгода после ее смерти рана еще кровоточила. И я по-прежнему по ней тоскую.

С приходом в британский Vogue я практически избавилась от макияжа, распрощавшись со всеми уловками и хитростями модельных времен. Ушли прочь нарисованные веснушки и восьмичасовой крем для губ, который стал мегапопулярным после рекомендаций великой Дианы Вриланд. Она считала, что он придает блеск и объем, но он был таким густым и клейким, что ночью можно было приклеиться к подушке.

Первым делом я отказалась от тяжелых черных теней для глаз и кукольных ресниц, которые рисовала под нижним веком. Затем я вообще перестала пользоваться косметикой (даже тушью для ресниц) и оставила лишь немного тонального крема на веках, чтобы добиться бледного, открытого взгляда в духе Ренессанса. Наверное, я просто возвращалась к реальности и хотела быть собой, а не моделью, играющей роль. Я терпеть не могу обилия макияжа и на фэшн-фотографиях, которые делаю для журнала. Нужно замазать прыщик – пожалуйста. Но к чему скрывать мешки под глазами или морщинки? Все они твои. Меня совершенно не пугает возраст. К тому же сегодня семьдесят лет – это уже не семьдесят. Говорят, что по нынешним меркам это пятьдесят.

Каждый день я умываюсь водой с мылом. Я лишь недавно начала пользоваться увлажняющим кремом, потому что с возрастом кожа стала заметно суше. Я всю жизнь игнорировала салоны красоты с их изнурительными косметологическими процедурами и никогда не слушала ничьих советов. Я была бы рада сказать, что моя кожа красива, – но это не так. Я недостаточно берегла ее от солнца, подолгу работала на натуре, и следы этой беспечности – на моем лице.

В юношеские годы, когда я дрейфовала в море на лодке, лосьон для загара использовали по прямому назначению, как и следует из названия, – а вовсе не в качестве защитного средства. Мы даже наносили на кожу чистое оливковое масло в те редкие дни, когда солнце прорывалось сквозь вечные облака над нашим островом. А в шестидесятые, валяясь на пляжах Сен-Тропе, я обливалась кокосовым молоком, пребывая в иллюзии, будто оно превратит меня в шоколадку. Но ничего не получилось – у меня совсем другой тип кожи.

Аллергия, с которой я познакомилась еще ребенком, стала напоминать о себе все чаще и серьезнее к тридцати годам. На фотосессии с Дэвидом Бэйли в Перу мы делали снимки на Мачу-Пикчу. Дэвид, строя из себя мачо, предложил бежать наперегонки к вершине. На горе было не очень жарко, но воздух оказался настолько чистым, что солнечные лучи буквально обжигали кожу. Мое лицо моментально покраснело и распухло, как воздушный шар. Но не было ничего страшнее того дня, когда я вдруг обнаружила, что у меня аллергия на устрицы – морепродукты, которыми я до этого просто объедалась.

После восхитительного обеда с бывшим трэвел-редактором Vogue Мартином О’Брайеном в мейфэрском ресторане Scott, который известен своими отменными рыбными блюдами, меня нашли в туалетной кабинке нашего офиса в глубоком обмороке. Из редакции меня выносили на носилках, и я чувствовала себя, мягко говоря, неловко под сочувствующими взглядами коллег.

Сегодня я использую минимум тональной пудры – главным образом чтобы замаскировать шрамы на левом веке, и темные круги под глазами. Это последствия аллергических реакций, которые участились после того, как мне исполнилось пятьдесят. Я гостила в Италии, в доме своей подруги Карлы Соццани, владелицы миланского дизайнерского магазина Corso Como. К моему большому удовольствию, ее пес, чау-чау, спал на моей кровати. Однако когда я проснулась, то не смогла открыть глаза. Они не только опухли, но и слиплись. С тех пор у меня аллергия практически на все – за исключением, как ни странно, сигаретного дыма. Возможно, за долгие годы курения в Лондоне у меня выработался к нему иммунитет.

Из косметики я теперь пользуюсь только губной помадой. Правда, сначала приходится рисовать контур карандашом, чтобы помада не растекалась из-за глубоких морщин вокруг рта. У меня уже нет прежних роскошных бровей. Когда-то, на заре модельной карьеры, мне их выщипала Эйлин Форд. После этого они стали расти как попало, так что мне приходится их прореживать.

Я трачу много времени на уход за волосами, иначе меня бы просто перестали узнавать. Они требуют окрашивания каждые две недели – а не шесть-восемь, как у всех нормальных людей. Луис Ликари, мой блестящий колорист, говорит, что с рыжими волосами работать труднее всего. Я уже подумываю о том, чтобы бросить эти хлопоты и оставить их седыми.

Недавно на съемке Стивен Майзел сказал, что не выпустит меня из студии, пока я не подстригусь. Должна признаться, мои волосы выглядели действительно ужасно, потому что Дидье – у него самого, кстати, волосы густые и красивые – уехал, а он единственный, кому я доверяю свою стрижку. И хотя я задумываюсь о седине, короткая стрижка для меня все равно неприемлема. Мне необходим объем на голове, потому что благодаря нему мое тело выглядит чуть миниатюрнее (по крайней мере, мне хочется так думать).

Каждый день после пробуждения я с трудом разгибаю конечности. Ненавижу ходить в спортзал. Инструктор всегда говорит: «Ты пристрастишься, только начни», но я упорствую. Я англичанка, а англичане не фанаты фитнеса. Хотя мне нравится пилатес. Я хожу на занятия два-три раза в неделю, это действительно помогает мне разогнуться. Я прихожу в зал сгорбленная, а выхожу с прямой спиной, и дышится намного легче.

Я не верю в чудеса пластической хирургии. К тому же после той давней автокатастрофы и пяти перенесенных операций на веке мне хватило пластики до конца дней. И, честно говоря, я думаю, что люди выглядят намного лучше до операции, чем после. Я видела, что с ними происходит – они все становятся одинаковыми. Что плохого в нескольких морщинках? А грудные имплантаты? Мне кажется, они делают тело непропорциональным. Липосакция? Я видела по телевизору, как проходит операция, – это так страшно, что меня ничем туда не заманишь. Игры с ботоксом – вообще что-то неприличное. Добровольно впрыснуть в лицо яд и утратить мимику? Бред какой-то!