Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости - Марта Нуссбаум

Моцарта. Что движет людьми, так это чувство их национальной истории, традиций и насущных проблем. Лидеры, стремящиеся обеспечить эмоциональную поддержку значимых проектов, должны взаимодействовать с людьми такими, какие они есть – с их особыми, исторически и социально сформированными предпочтениями и заботами, даже если в конечном итоге лидеры хотят привести людей к чему-то совершенно новому. Поэтому, если мы хотим увидеть, что можно было бы улучшить, нам нужно будет посмотреть на то, что уже сделано, внимательно учитывая конкретный исторический контекст той или иной страны. Хорошие общественные эмоции действительно воплощают общие принципы, но они облекают их в одежды конкретного исторического повествования.

По этим двум причинам нам не следует искать общую с нисходящими принципами теорию, и если бы мы предложили такую, то это значило бы, что мы не смогли до конца понять наш собственный проект.

С другой стороны, мы можем сделать даже больше, чем просто предложить ряд самых разных примеров того, что было сделано хорошо. Публичные эмоции должны охватывать широкий спектр различных тем и проблем, и можно предложить сдобренные теорией рекомендации относительно того, что можно сделать в каждой из этих областей жизни, прежде чем дать конкретные исторические примеры (взятые, как и прежде, из историй Соединенных Штатов и Индии), на которых мы можем подробно обсудить сделанный выбор и проделанную работу. Эта часть книги направлена на то, чтобы найти изящный баланс между слишком отвлеченной теорией и отсутствием теории вообще, что сделать непросто, но попытаться стоит.

Один из наиболее очевидных вопросов, стоящих перед нашими обществами, заключается в том, как формировать эмоции, которые граждане испытывают по отношению к своей нации. Что такое патриотизм? Легко увидеть, какой вред он может нанести, но может ли он быть силой, способной творить добро? Сначала мы обратимся к этому вопросу, по которому в целом можно сказать многое, и приведем теоретические аргументы, прежде чем перейти к примерам хорошей работы, которую может проделать патриотизм, если его правильно сформировать. Авраам Линкольн, Мартин Лютер Кинг – младший, Махатма Ганди и Джавахарлал Неру помогут нам лучше понять, что это за работа.

Все общества должны также справиться с двумя очень тревожными эмоциями: горем и отвращением. Горе должно быть направлено в сторону развития взаимности и расширения, а не сужения, круга сострадания. Отвращение необходимо сдерживать, чтобы оно не стало препятствием для общей заботы. Таким образом, все общества нуждаются в чем-то подобном духу трагедии и духу комедии: первый формирует сострадание и чувство потери, а второй указывает на способы преодолеть телесное отвращение в духе радостной взаимности. Древнегреческие трагические и комические представления воплощают в себе много идей о том, как это можно сделать. Этот пример (в высшей степени теоретизированный в Античности и имевший широкое историческое влияние) даст нам общее квазитеоретическое представление о том, куда мы движемся, которое затем мы сможем приложить к историческим проектам в широком спектре художественных средств. Он также завершает нашу аргументацию, дополняя аргумент Дж. Ролза, и демонстрирует различные способы, с помощью которых публичное искусство и риторика могут построить мост между конкретными эмоциями и общим состраданием, сохраняя при этом фокус и энергию любви.

Наш рассказ о гражданине, подобном Керубино, практически завершен, поскольку теперь мы уже показали, как эмоции такого гражданина включают в себя привязанности к общим принципам и институциям, но опосредованы и проникнуты любящим духом «музыкальной» взаимности.

Но есть и другие эмоции, которые, если ими пренебречь, угрожают сорвать замечательные проекты, основанные на принципе расширенного сострадания: страх, зависть и стыд. Каждая из этих эмоций нуждается в теоретическом анализе, прежде чем мы сможем понять, как ими можно управлять. Эта задача решается в третьей главе этой части, после чего мы снова обращаемся к исследованию конкретных случаев для каждой из эмоций.

Цель этой части можно выразить в следующем аргументе:

1. У стремящихся к справедливости обществ есть веские причины искать стабильность и эффективность для своих благих политических принципов.

2. Если любовь и сострадание могут быть надлежащим образом расширены в духе Керубино (а препятствующие этому эмоции будут сдерживаться и подавляться), это значительно укрепит стабильность достойных обществ, стремящихся к справедливости.

3. Любовь и сострадание действительно могут быть надлежащим образом расширены, а препятствующие им эмоции могут сдерживаться и подавляться стратегиями A, B и C.

4. У достойных устремленных к справедливости обществ есть веские причины для реализации стратегий A, B и C.

В этой части мы представим некоторые дополнительные причины для принятия второй посылки, показав в целом тип работы, который могут выполнять эмоции определенного рода, в трех областях, имеющих большое значение. Таким будет вклад квазитеоретических разделов этой части. Но основное внимание в этой части уделяется третьей посылке: наши исторические примеры должны убедить скептиков в том, что публичные эмоции действительно могут быть жизненно важными составляющими стремления к справедливости и действительно могут работать, не устраняя и даже, напротив, укрепляя либеральную свободу.

Где формируются публичные эмоции? Мы сразу же думаем о риторике политических лидеров, и это, безусловно, является одним из очень важных «мест» культивирования эмоций. Но лидеры подают пример по-разному: через свое тело, свою одежду, свои жесты. И государство, в более широком смысле, формирует публичные эмоции по-разному: через публичные произведения искусства, памятники, парки, через организацию празднований и торжеств, через песни, символы, официальные фильмы и фотографии, через структуру государственного образования, через другие виды общественных дискуссий, через публичное использование юмора и комедии, даже через формирование роли спорта в обществе[284]. Наши примеры в этой части, конечно, не будут исследовать каждую из этих стратегий в связи с отдельными эмоциями, но они будут репрезентативными и наводящими на мысль о том, где современная политика может искать дополнительный материал.

ГЛАВА 8. ВОСПИТАНИЕ ПАТРИОТИЗМА[285]

ЛЮБОВЬ И КРИТИЧЕСКАЯ СВОБОДА

Да здравствует флаг Америки – на суше или на море,

Да здравствует революция, что привела нас к свободе.

Британская армия к холмам Дáнбери шла,

Но вскоре стала как клюква мала.

Храбрым солдатам пришлось трудиться и биться,

Храбрости всем нужно учиться.

Марта Луиз Крэйвен[286] (пер. – С. Порфирьевой)

I. ДВУЛИКАЯ ПРИРОДА ПАТРИОТИЗМА

В 1892 году в Чикаго должна была состояться Всемирная Колумбова выставка[287]. Очевидно, что она оказалась торжеством ничем не сдерживаемой жадности и эгоизма. Особый фокус был сделан на промышленность и инновации, поскольку Америка готовилась приветствовать гостей со всего мира демонстрацией технологического мастерства и материального обогащения. Вопиющее неравенство возможностей по всей стране и в самом городе должно было быть замаскировано сияющим внешним видом белоснежных зданий в стиле бозар (прямо по соседству с Чикагским университетом), которые позже стали называть «Белый город»[288]. Архитектурный выбор дизайнеров выставки Даниела Бернема и Честера Френча выражал идею о том, что Америка соперничает с Европой в величии и благородстве. Все смешное, хаотичное и шумное было перенесено в Мидуэй, поросший травой участок, который теперь лежит в центре университетского городка, но тогда находился вне стен выставки. Первое колесо обозрения, хотя и было официальной частью выставки, находилось на территории Мидуэя вместе с шоу Буффало Билла «Дикий Запад»[289], шумными детьми, расовыми и этническими различиями, яркими цветами и бедными людьми. Вместо настоящих человеческих тел, волнующих своей неоднородностью и хрупкостью, на официальной выставке была представлена «Статуя республики» – позолоченная скульптура женщины высотой почти двадцать метров, в руках которой были скипетр и сфера. Ее уменьшенная копия высотой всего семь метров была создана в 1918 году в память о выставке и теперь стоит в Чикаго на пересечении Хэйз Драйв и Корнелл Авеню. В Chicago Tribune о ней писали так: «Она впечатляет своим величественным присутствием, своим безмятежным и благородным лицом, совершенной гармонией с ее великолепным окружением, своей замечательной физической формой»