От грозы к буре - Валерий Елманов

– Я его в молодости слыхал, еще когда в Торопце княжил, – задумчиво сказал Мстислав. – С той поры и понял, что иная песня в сердце впиться так может, что рана от меча острого усладой покажется. Душу они бередили, и жить после них так же красиво хотелось, как он пел. Надо же, я-то думал, что он помер давно, а он вишь где обретался. И такого человека сгубили. Эх! – хряпнул он со всего маху кулаком по хрупкому столу.

Посуда подпрыгнула и предупреждающе загремела.

– Ты кофейку-то выпей, глядишь, успокоишься, – умиротворяюще заметил Константин, протянув серебряный кубок Удатному.

Тот машинально принял его и вновь произнес расстроенно:

– А ведь как пел, как пел. А они… – Он, не договорив, снова звезданул от всей души по многострадальному столу, который повторного издевательства не выдержал, крякнул в последний раз и сложился вдвое.

Остатки кофе мгновенно выплеснулись, а Мстислав, придя в себя, смущенно встал и вернул сплющенный кубок Константину.

– Ты уж извиняй, Константин Володимерович, что напроказил тут малость. Поверь, не со зла. Пойду я, пожалуй, а то еще чего-нибудь сворочу. Поговорить надобно кое с кем.

Уже на выходе из шатра он обернулся:

– Я вот еще что хотел спросить у тебя, – и замолчал, внимательно вглядываясь в лицо рязанского князя, после чего поинтересовался, указывая пальцем на лоб Константина: – Это у тебя откуда взялось?

– А что там? – удивился князь.

– Да то ли шрамик небольшой, то ли… – и снова не договорил, глядя испытующе.

– Негоже князьям шрамы да рубцы считать, – пренебрежительно отмахнулся Константин. – Но ты спросить чего-то хотел. Или забыл?

– Точно, совсем забыл, – улыбнулся Мстислав, и лицо его как-то сразу посветлело. Уже садясь на коня, он добавил, глядя куда-то в сторону: – Послов ты нынче же зашли, прямо к вечеру. Думаю, миром все уладим. А коль не захотят, так я их сюда собрал, я и разгоню.

– А если не послушаются? – осторожно спросил Константин.

– Меня?! – ахнул Мстислав. – Да они… Да я тогда… Хотя… – Он как-то растерянно улыбнулся. – А ведь и впрямь могут не внять словам. Точно ты сказал. Царя надобно сажать. Ну а пока его нету, – он озорно подмигнул, – лупи всех, кто останется, в хвост и в гриву. Я им не заступа. Только вот что, – помедлив, произнес он. – Меня ведь и зятек мой дорогой может не услышать. Он же как бык бешеный становится, едва о тебе заслышит, так его обида гложет. Ты тогда с ним, Константин Володимерович, как себе хошь поступай, а Константиновичей не забижай. Дети еще совсем. Грех на тебе будет смертный.

– Все исполню, как ты сказал, Мстислав Мстиславович, – клятвенно заверил и даже перекрестился для вящего подтверждения Константин, а глядя вслед отъезжающему всаднику, добавил вполголоса: – Меня бы не отлупили… в хвост и гриву. Людей-то и трех тысяч не наберется, если булгар не считать.

Но тут же встрепенулся, ибо время поджимало, и скомандовал своим людям:

– Собираемся и уходим.

Он еще раз посмотрел в ту сторону, куда уехал Мстислав, и озабоченно произнес:

– Ох, что-то мне не по себе за тебя, князь Удатный. Если буянить начнешь, то как бы тебя самого не обидели.

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах.

И мужество нас не покинет.

А. Ахматова

Константин сдержал слово, данное Мстиславу Мстиславовичу. Кому же еще верить, как не ему? Тем более что и сдержать его было проще простого. Его послы всего в трех часах конного ходу вниз по течению Оки второй день в укромном местечке среди камышей отсиживались, ожидая княжеской команды. Едва Удатный отъехал, как сразу два гонца с повелением выезжать во вражеский стан поскакали прямиком к боярину Хвощу, который должен был возглавить рязанское посольство. К полудню они уже у него были.

– Езжайте смело, – сообщил присланный дружинник. – Князь Константин сказал, что Удатный сам к миру склоняется.

Об одном только жалел Константин – не мог он отца Николая в это посольство включить. По слухам, в черниговском стане находился епископ Симон, и князь очень опасался, что тот своими лукавыми речами, подкрепленными к тому же весомым авторитетом духовного сана, все испортит. Здесь-то отец Николай, точнее уже владыка Николай, и пришелся бы как нельзя кстати. Епископ был бы нейтрализован таким же епископом. Но тут уж ничего не поделаешь.

Послы отплыли не мешкая. Раз рязанский князь одобрил да еще успел Мстислава Мстиславовича как-то улестить – тут уж непременно удача будет.

Остальные ладьи оставались здесь же в тревожном ожидании ответа, который должен был привезти Хвощ. Настраивались не меньше чем на сутки, а то и на двое. Переговоры, как известно, торопливых не любят, на них бал неспешность правит вкупе с рассудительностью.

Однако все иначе вышло. Сам Константин, прибыв уже после полудня, только одну ночь и успел проспать спокойно. К утру его окликнули. Рассвет лишь рвался сквозь ночной сумрак, когда одинокое судно, будто ладья Харона, вынырнуло из клубов утреннего речного тумана. Один только человек и был в ней живой – тот, что с рулем на корме управлялся. Остальные же…

Константин от одного только вида окровавленной бороды старого Хвоща чуть не взвыл. Обидно до слез стало. Он ведь, поверив Мстиславу Удатному, действительно самых лучших, самых говорливых да изворотливых послал. Получается – своей собственной рукой на смерть их благословил.

Походил малость, пристально в убитых вглядываясь и каждого запомнить стараясь, чтобы было потом, чем вредную жалость к врагам заглушить, и вновь остановился возле старика Хвоща. Постоял немного в молчании скорбном, затем склонился низко, последние почести боярину воздавая, бережно голову отрубленную в лоб поцеловал, после чего проглотил горький комок и махнул рукой – мол, поплыли обратно, чего уж там. Вздохнул только: «Эх, Мстислав, Мстислав».

Обиды, а уж тем паче гнева он к Удатному все равно не испытывал. И не потому, что тот был отцом Ростиславы. Просто чувствовал, что не срослось там что-то и настолько не так все пошло, что и Мстислав Мстиславич ничего поделать не смог. Напротив даже, тревога у Константина была – а жив ли вообще галицкий князь. Он же эмоций своих скрывать не привык, так что всякое могло случиться.

Да еще, уже на обратном пути, порадовался тому, что до сих пор не приехал отец Николай. «Если бы он был здесь, то я его непременно туда с Хвощом отправил. Да он и сам в посольство напросился бы. И что тогда получилось? А ничего хорошего. Лежал бы сейчас вместе со всеми в этой ладье, – мрачно думал Константин. – Или епископа они бы не тронули? Трудно сказать. Нет, пожалуй, все-таки хорошо, что он не вернулся до сих пор. Пока наш епископ в Никее пребывает, у меня хоть за него душа не болит».