Роман без последней страницы - Анна Князева

– Но ведь Проня говорил, что за время войны у председателя в деревне много детей родилось.

– В романе об этом ничего нет. Зато про Манечкиного Митеньку все очень подробно. И если предположить, что в оригинальной рукописи есть что-то важное и это не попало в роман Тихонова, становится ясно, зачем Ефременко ее ищет.

– Прохор Федотович вчера сказал, что Маня вместе с сыном ушла из села и пропала. Больше ее никто не видел.

– Да, это сильно усложняет задачу… – Отец потер подбородок. – Черт… Побриться не успел. Впрочем, сегодня мне не надо на работу.

Дайнека улыбнулась.

– И мы весь день пробудем вдвоем?

– Если ничего не случится.

– Не надо меня пугать. Я и так все время чего-то жду…

– Чего-то плохого?

– Уж точно не хорошего, – мрачно заключила она.

– Я только о том и думаю, как разобраться во всей этой неразберихе с деревенскими родственниками. После смерти Савицкого Верка переехала в Шало. Там получила на сына метрику. Записала его рожденным в Шало и на свою фамилию – Ефременко. Возможно, потому, что боялась, что из-за отцовской фамилии гнев чистовитинских мужиков обрушится на мальчишку. Позже, когда она вторично вышла замуж, дала ему отчество отчима – Михайлович. Так Семен Андреевич Савицкий стал Семеном Михайловичем Ефременко. – Отец не по-доброму усмехнулся. – Чем больше узнаю про этого человека, тем больше им восхищаюсь.

– Что значит восхищаешься? – удивилась Дайнека. – Совсем недавно ты говорил, что он преступник.

– Это я так… Как говорится, ради красного словца. Считай, что слово «восхищаюсь» окрашено негативно.

Дайнека смотрела на него с восторгом.

– Я просто горжусь тобой. Как ты умеешь сказать!

Он снова обнял ее.

– Просто ты моя дочь. И ты меня любишь. – Вячеслав Алексеевич задумался, потом произнес: – Казалось бы, с такой репутацией сядь и затаись. А он рвется в политику. И ведь у него получается. Одной ногой он уже там.

– Ему семьдесят. Одной ногой он уже… сам знаешь где.

Отец похлопал ее по плечу.

– Вчера мы с тобой видели пример долголетия, так что, кто знает, сколько ему отпущено. Может, он проживет еще лет тридцать пять. Знаешь, бывшие деревенские дети, несмотря на голод, тяжелый труд и лишения, живут, как правило, долго.

– Думаешь, Митенька тоже жив?

– А почему бы и нет?

Она чуть-чуть помолчала и, не поднимая глаз, тихо сказала:

– Папа, прости меня, не могу не спросить. В квартиру Тихонова в ночь убийства приходили те, кто только что был здесь?

– Нет.

– Это точно?

– Я тебе когда-нибудь врал?

Даже будучи абсолютно уверенной в том, что отец говорит правду, Дайнека насмешливо улыбнулась.

– Последние две недели ты только и делал, что обманывал меня.

– Не обманывал, а вводил в заблуждение. Путал следы, как заяц по снегу. – Вячеслав Алексеевич подкатился поближе и обнял ее, не вставая с кресла.

– А я уже поверила в то, что совсем не нужна тебе.

Он погладил ее по щеке и поцеловал в голову.

– Об этом даже не думай. Я очень тебя люблю и никому не дам в обиду.

После этих его слов в комнату вошла Эльза Тимофеевна. В такой ранний час она была идеально причесана: волосок к волоску. На ней было платье цвета бордо с белым кружевным воротником и обязательной камеей, скрепляющей оба его конца. С невозмутимой улыбкой она сообщила:

– Доброе утро, чай на столе. Мы с Ниной ждем вас на кухне.

Село Муртук

январь 1948 года

Пришел новый, тысяча девятьсот сорок восьмой год. Близилось Рождество, а вместе с ним свадьба. Сама Манечка не знала, как к этому относиться. Проня ее любил, к Митеньке хорошо относился. Чего еще желать женщине, нагулявшей ребенка?

Сердце ее сжималось, когда говорили, что Митеньку она нагуляла. И сына было жаль, и себя. В такие моменты она вспоминала весеннюю ночь, когда пришла в колхозный коровник теленочка принимать. Зорька три дня как забеспокоилась, оглядывалась на живот, тревожно мычала. Телиться начала только под утро. Манечка приняла теленочка, обтерла ему ноздри и губы, чтобы слизь не попала в легкие, набросала побольше соломы. Когда собралась уходить, прискакал председатель Савицкий.

Зашел в коровник со строгим видом, поговорил про теленка. Потом зажал Манечке рот и в пустом стойле завалил ее на пол. Даже если бы могла, она бы не закричала, потому что знала – вокруг никого нет и на помощь ей никто не придет.

Когда председатель ушел, она поднялась с грязного пола, отряхнула с юбки солому. Посмотрела на теленочка, принесла Зорьке воды. Потом побрела домой.

* * *

Тетка Мария Саввична сшила Манечке красивое платье. Ткань, розовый поплин в белый горошек, Проня купил у бандеровцев, как и туфельки – белые лодочки на один размер больше, чем требовалось. Других-то взять было негде.

В туфельки Манечка подложила смятой газетки, чтобы ступня в носок не проваливалась. Надевала платьице и крутилась перед темным, в пятнышках зеркалом, что висело у нее на стене.

Как-то вечером, когда Митенька уже спал, в ее дверь постучали. Решив, что пришел Проня, она открыла не спросив. На пороге стоял красивый высокий русоволосый начальник из области.

– Вам кого? – спросила она, чувствуя, что от страха немеют губы.

– Вас. – Мужчина мял в руках богатую каракулевую папаху. – Меня зовут Эдмонд.

За его спиной в сенях открылась дверь, из нее выглянула соседка-бандеровка.

– Вот она я, – Манечка смотрела на него снизу вверх умоляющим взглядом. – Пожалуйста, не нужно сюда приходить.

– Красивое платье, – Эдмонд не скрывал своего восхищения. – И туфельки такие миленькие.

– Это мне жених, Проня Исаев, купил.

– Замуж выходите?

– На Рождество.

– Стало быть, до свадьбы всего несколько дней осталось? – Мужчина решительно шагнул в комнату и захлопнул за собой дверь.

Манечка отступила и вся сжалась. Он схватил ее и прижал к себе. Склонился, поцеловал в голову.

– Пожалуйста, отпустите меня…

Эдмонд отстранил ее от себя, взял обеими руками за плечи и прошептал:

– Выходи за меня замуж…

Она снова посмотрела на него снизу вверх.

– Пожалуйста, уходите. У меня жених есть, Проня Исаев.

– К черту твоего жениха, – он перешел на «ты». – К черту свадьбу!

– Тише, – прошептала она, стараясь не шевелиться, чтобы не спровоцировать его на более решительные действия.