Имя, ставшее эпохой. Нурсултан Назарбаев: новое прочтение биографии - Николай Зенькович

По республиканскому радио сообщение о пленуме и биография Колбина были впервые переданы на казахском и русском языках 16 декабря в 21 час. А краткую информацию, тоже на двух языках, сообщили по казахскому телевидению в 20 часов. Эту новость, чаще со слов других, уже знали почти все. Газеты, в которых была напечатана информация о пленуме, в киоски «Союзпечати» Алма-Аты поступили по графику 17 декабря до 6 часов 50 минут.

Возникает закономерный вопрос: каким образом еще до сообщения о пленуме идея протестовать, открыто выйти на центральную площадь столицы могла распространиться среди студенчества? Ведь ее передали по радио только после окончания работы пленума.

В марте 1987 года на пленуме ЦК Компартии Казахстана Колбин тоже пытался ответить на этот вопрос:

– Молодые люди на площади откровенно высказывали соображения, что они, мол, не против русского в руководстве партийной организации Казахстана, но мы, дескать, ставим вопрос о том, чтобы этот русский был бы выходцем непосредственно из Казахстана. Назывались и фамилии вероятных кандидатов. Конечно же, те, кто высказывал эти соображения, не сами вдруг догадались о вариантах расстановки кадров высшего эшелона в республиканской партийной организации. Откуда им это знать? Им втихомолку нашептали, подали идею, которую они прилюдно и озвучивали на площади.

В конфиденциальной справке Оникова говорится: по данным Общего отдела ЦК Компартии Казахстана, шифротелеграмма о созыве 16 декабря пленума ЦК была направлена в обкомы партии 13-го в 13 часов 40 минут. Адресована она была членам и кандидатам в члены ЦК и членам ревизионных комиссий – это примерно 300 человек. Ответственных работников парткомов, которым сразу же становились известны подобные сведения, было примерно 2200 человек.

Таким образом, за три дня до пленума как минимум две с половиной тысячи человек высшего эшелона республиканской власти знали о его созыве. Более того, каждый из них понимал, что на нем будет освобожден Кунаев. Эта уверенность исходила из того, что уже несколько месяцев слухи о его уходе муссировались в республике. А в начале декабря сам Кунаев сообщил своему окружению, что, будучи в Москве, подал заявление об уходе на пенсию. Такие сведения, да еще из первых уст, секретными не остаются.

Что понял спецпредставитель тогдашнего секретаря ЦК КПСС по идеологии Яковлева? Что немалочисленные сторонники Кунаева зря времени не теряли, усиленно обрабатывая часть студентов в общежитиях в ночь на 15-е и на 16 декабря. Теплилась, видимо, надежда, что под таким давлением ЦК КПСС может изменить свое же решение, как это произошло однажды в Целиноградской области Казахстана.

Имел ли Кунаев к этому отношение? В записке Оникова сказано: он был потрясен событиями, рвался выступить перед молодежью. Но тем, кого не устраивал его уход, удалось спровоцировать молодежь. Поползли дикие слухи, что Кунаев убит, арестован, находится в Москве. Многие студенты уверяли Оникова, что в первый день они вышли на защиту Кунаева, который был признанным кумиром большинства казахов.

А на самом деле Кунаев присутствовал на пленуме, выступил с речью, поблагодарил ЦК КПСС за оказанное ему доверие, пожелал новому руководству успехов в работе. Секретарь ЦК КПСС Г. Разумовский передал Кунаеву благодарность от Центрального Комитета за работу. Но об этом не было сообщено.

Более того, пленум был закрытым, проводился более секретно, чем даже в доперестроечные времена. До перестройки на пленумы приглашались работники аппарата ЦК, начиная с заведующих секторами, а в тот раз не были допущены даже заместители заведующих отделами. А когда партийный актив был направлен для разъяснений в городские организации, студенческие общежития, то на первых порах даже он не был проинформирован о том, что Кунаев был на пленуме, выступал с речью.

И, конечно, неприятное впечатление произвело фактическое назначение, а не избрание Колбина первым секретарем ЦК КП Казахстана (вторым секретарем остался тоже русский – Мирошхин). Личной вины Колбина в этом, разумеется, нет – он выполнял, как и было заведено, волю ЦК КПСС, рекомендовавшего его на этот пост. Но форма, в которой ЦК КПСС осуществил свою рекомендацию, была безусловно оскорбительной.

В обстановке, когда все серьезные кадровые вопросы на местах решались Центром, в орготделе, такие назначения, особенно если это касалось лиц русской национальности, воспринимались местным населением очень настороженно, болезненно, обычно со скрытым, а на этот раз вырвавшимся наружу недовольством.

Таких примеров в Казахстане Оников нашел немало. Так, всего лишь за год до пленума ЦК в Кустанайской области первым секретарем обкома был казах, вторым – русский, а накануне декабрьских событий оба поста уже занимали русские. Та же самая картина наблюдалась и в Мангышлакской области, где казахов, в отличие от ряда других районов Казахстана, было больше, чем русских. В Талды-Курганской области, где казахи составляли половину населения, а русские – 36 процентов, за год до событий первым секретарем был казах, вторым – русский, а в декабре 1986 года на обоих постах находились русские, председатель облисполкома – тоже русский. В столичном Алма-Атинском горкоме первым секретарем был казах, вторым – русский. Перед событиями на оба поста были избраны русские. Все кандидатуры на эти должности предварительно согласовывались с орготделом ЦК КПСС.

Конфиденциальная записка Оникова заканчивалась выводом: члены ЦК Казахстана, и казахи, и русские, убедили его в том, что если бы декабрьский пленум демократично решал вопрос о «первом», то в числе возможных кандидатов были бы названы и русские, но местные, а не «варяг», направленный Москвой. Но орготдел ЦК КПСС, ведавший партийными кадрами, действовал по старинке.

Увы, не только орготдел, но и Политбюро, и Секретариат действовали по старинке еще долго. Алма-атинский урок не пошел впрок. Практика, когда в национальные республики на руководящие должности направляли «глаза и уши Кремля», как в сталинские времена, продолжалась.

Уже в самый разгар перестройки в Белоруссию вторым секретарем ЦК был направлен партийный функционер Николай Игрунов, никогда там не живший и не работавший, ни историю, ни культуру белорусов не знавший. Такого в Белоруссии не случалось ни при Хрущеве, ни при Брежневе. В Минске смеялись: наверное, Михаил Сергеевич перепутал Белоруссию с Белгородом. Не прижился Игрунов, как и Колбин, вернулся в Москву.

В июле 1987 года ЦК КПСС по итогам расследования чрезвычайного для того времени происшествия в Алма-Ате принял постановление «О работе Казахской республиканской партийной организации по интернациональному и патриотическому воспитанию трудящихся».

То, что там произошло, действительно было чрезвычайным. Политологи и публицисты по-разному называют те события. Для кого-то это «первая кровь перестройки», кто-то применяет более мягкие формулировки: «Перестройка: первый звонок», «Перестройка: первое предостережение». Но в любом варианте слова «первый, первое» ключевые. Тогда еще не было трагедий ни в Сумгаите, ни в Тбилиси, ни в Баку, ни в Вильнюсе, ни в Нагорном Карабахе. И в событиях в Алма-Ате при желании можно было найти национальный оттенок.