Молотов. Тень вождя - Борис Соколов

Я не побоялся, что правые в таком духе говорят, а поставил перед ним лично вопрос: “Поднять заготовительные цены на зерно. В очень сложных условиях живут крестьяне в центральной части”. Он говорит: “Как так? Как это можно предлагать? А если война?” — “А если война, прямо скажем народу: поскольку война, возвращаемся к старым ценам”. — “Ну, знаешь, чем это пахнет?” — “Если война, вернемся к старому. Крестьяне поймут, что не можем больше платить”.

Я считаю, что я допустил ошибку. Надо было еще потерпеть. И я не стал спорить. Я предложил. Это было с глазу на глаз только вдвоем, на квартире. Я сказал и больше не поднимал вопроса. В 1952 году он мне это напомнил. Он выступал: “Вот что Молотов предлагал — повышение цен на зерно и требовал созыва Пленума ЦК!”

Я не мог требовать, какой там пленум ЦК, я лично ему сказал. А ему это, видно, запомнилось, как мое колебание вправо. Он не обвинял прямо в правом уклоне, но говорит: “Вы рыков-цы!” Микояну тоже. Но тот действительно рыковец. Правый. Хрущевец. Большой разницы я не вижу между Хрущевым и Рыковым. Но я-то никогда этого не поддерживал.

Первым выступил Микоян — я, мол, ничего общего не имею... Я ничего вообще не знал, я тоже выступал, говорил: «Да, я признаю свою ошибку. Но дело в том, что это был мой разговор с глазу на глаз с товарищем Сталиным, больше никого не было». А Сталин, почему он напутал? Нельзя даже свои сомнения неправильные сказать ему?

Но по-моему, эта вещь очень важна, потому что в Центральной России напряжение Очень большое.

На пленуме в основном Хрущева он продвигал вперед. Ну, меня, как правого, и в Бюро не выбрали. Конечно, вопрос немаленький, это не просто повод, это, значит, некоторые колебания у меня в этом вопросе были».

Про еврейскую автономию в Крыму Вячеслав Михайлович в беседе с Чуевым предпочел не вспоминать. В одном он был прав: Сталин убирал с политической шахматной доски его с Микояном, чтобы расчистить будущую дорогу к власти Хрущеву.

На пенсии Молотов терялся в догадках, кто из коллег настроил против него Сталина:

«До сих пор не могу понять, почему я был отстранен? Берия? Нет. Я думаю, что он меня даже защищал в этом деле. А. потом, когда увидел, что даже Молотова отстранили, теперь берегись, Берия! Если уж Сталин Молотову не доверяет, то нас расшибет в минуту!

Хрущев? Едва ли. Некоторые знали слабые стороны Сталина. Во всяком случае, я ему никаких поводов не мог дать. Я ему всегда поддакивал, это верно. Он меня за это ценил: скажешь свое — правильно, неправильно, можно не учесть и эту сторону дела. А тут вдруг...

Я до сих пор не могу понять — к Хрущеву Сталин относился тоже очень критически. Он его как практика ценил — что он нюхает везде, старается кое-что узнать, — Сталину такой человек нужен, чтоб он мог на него положиться более-менее... Но Сталин никому полностью не доверял — особенно в последние годы».

Молотов недоумевал: как же так, всегда поддакивал вождю, практически ни в чем ему не перечил, и вдруг опала. Вячеслав Михайлович боялся признаться самому себе — Сталин был не тот человек, чтобы в оценке людей, с которыми почти ежедневно общался лично, доверять чьему-либо мнению. Тем более что сам же Молотов признавал: Сталин до конца вообще никому не доверял. И еще Вячеслав Михайлович невольно проговорился Чуеву: хоть и критиковал Сталин Хрущева, но доверял ему больше, чем другим, думал, что может на него более или менее положиться.

Молотову слишком тяжело было думать, что давний друг и Старший брат задумал его погубить, находясь в здравом уме и твердой памяти. Поэтому Вячеслав Михайлович с готовностью ухватился за версию о психическом заболевании, которым будто бы страдал Сталин в последние годы жизни:

«В последний период у него была мания преследования. Настолько он издергался, настолько его подтачивали, раздражали, настраивали против того или иного — это факт. Никакой человек бы не выдержал. И он, по-моему, не выдержал. И принимал меры, и очень крайние. К сожалению, это было. Тут он перегнул. Погибли такие, как Вознесен-

ский, Кузнецов... Все-таки у него была в конце жизни мания преследования. Да и не могла не быть. Это удел всех, кто там сидит подолгу... Не знаю, на кого он понадеялся! Хрущева выдвинул, а меня смешал вместе с Микояном. Ну, никаких же оснований не было. Тут не только из-за Полины Семеновны. Я знаю, что это влияло, это я допускаю».

Вот ведь как получается! В 30-х годах, когда пускали в расход десятки тысяч коммунистов, совсем не обязательно — участвовавших в каких-либо оппозициях, никакой мании преследования у Сталина не было, а все это была, как считает Вячеслав Михайлович, разумная и правильная политика. А как только дамоклов меч завис над самим Молотовым, так сразу, откуда ни возьмись, мания преследования. Чудеса, да и только!

Так что если и были у кого основания желать скорой смерти «великого кормчего», так это у Молотова и Микояна. Но они в тот момент находились в опале, на ближнюю дачу не ездили и при всем желании повлиять на ход и исход сталинской болезни не могли. Другое дело, что после смерти Сталина Молотов понадобился Маленкову, Хрущеву и Берии, как человек публичный, часто мелькавший в газетах в бытность свою главой правительства и потому пользовавшийся авторитетом у масс.

Берия и Маленков вообще были работники аппаратные, не слишком известные народу, да и Хрущева знали лишь в Москве и на Украине, причем'далеко не всегда — с лучшей стороны. Оставить же в составе правящей четверки Булганина означало дать решающий перевес Хрущеву, поскольку близость Николая Александровича и Никиты Сергеевича в тот момент была слишком хорошо известна. Поэтому Маленков и Берия предпочли ему нейтрального Молотова. '

Хрущев так вспоминал события, связанные с XIX съездом партии:

«Спрашивается, почему Сталин не поручил сделать отчетный доклад Молотову или Микояну, которые исторически занимали более высокое положение в ВКП(б), чем Маленков, и были известными деятелями? А вот почему. Если мы, люди довоенной поры, рассматривали раньше Молотова как того будущего вождя страны, который заменит Сталина, когда Сталин уйдет из жизни, то теперь об этом не могла

идти речь. При каждой очередной встрече Сталин нападал на Молотова, на Микояна, «кусал» их. Эти два человека находились в опале, и самая жизнь их уже подвергалась опасности...

Все зависело от воли Сталина, нам же отводилась роль статистов. Даже когда речь заходила о будущем. Последние годы Сталин порой заводил речь о своем преемнике. Помню, как Сталин при нас рассуждал на этот счет: “Кого после меня назначим Председателем Совета Министров СССР? Берию? Нет, он не русский, а грузин. Хрущева? Нет, он рабочий, нужно кого-нибудь поинтеллигентнее. Маленкова? Нет, он умеет только ходить на чужом поводке. Кагановича? Нет, он не русский, а еврей. Молотова? Нет, уже устарел, не потянет. Ворошилова? Нет, стар и по масштабу слаб. Сабуров? Первухин? Эти годятся на вторые роли. Остается один Булганин”. Естественно, никто не вмешивался в его размышления вслух. Все молчали.