Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант - Сергей Абрамов

– Я провожу тебя, – сказал я.

– И я, – присоединился Вано. – Охота на «Харьковчанку» взглянуть.

– Ее уже нет. – Юрий Анохин-второй отворил дверь в тамбур. – Не провожайте. То, что со мной произойдет, вы знаете: Юра это уже заснял. – Он грустно улыбнулся. – Я пока еще человек, и мне, пожалуй, было бы неприятно такое любопытство.

Он вышел и уже из-за двери помахал мне рукой.

– Не сердись. Юрка, за мистификацию. Или за розыгрыш – как тебе больше нравится. А с пари не обманываю. Еще скажу тебе, что обещал, как условились.

Никто долго не решался заговорить после его ухода. Дыхание смерти, где-то поджидавшей на ледяной дороге, казалось, проникло и к нам. Что ни говори о моделировании и синтезации, а он все-таки был человеком!

– Жалко, – вздохнул наконец Толька, – наверно, они уже летят…

– Брось, – остановила его Ирина, – не надо.

Но молчать уже не хотелось.

– Случится такое, опять запсихуешь, – скривился Вано, должно быть вспомнив свое приключение в Антарктике, и прибавил смущенно: – А я тебя поначалу и не узнал, Юрка. Мне тот посмышленее показался.

– Всем показался, – ввернул Дьячук не то иронически, не то восхищенно. – Память как у библиотеки. С такой памятью жить да жить!

«А ему, наверно, очень хотелось жить».

Я подумал, он ответил:

– А я полено, по-твоему? «Хотелось»! Мне и сейчас очень хочется жить.

Все прозвучало у меня где-то в сознании. Я не сочинял, не придумывал, не воображал. Я слышал.

– А где ты сейчас? – так же мысленно спросил я его.

– На ледяном шоссе. Кругом белым-бело. А снега нет. А впрочем, какая разница? До фонаря, правда?

– Страшно?

– Немножко. И все-таки не из пластмассы. Только ты меня не жалей и не думай высокопарно: ледяное дыхание смерти! Во-первых, штамп, а во-вторых, неправда.

– Ты же исчезнешь.

– Это не смерть, а переход в другое состояние.

– В котором тебя уже нет.

– Почему нет? Просто не ощущаешь себя, как и во сне.

– Сон проходит. А у тебя?

– И у меня.

– Думаешь, вернешься?

– Когда-нибудь – да.

– А если не уходить?

– Не могу.

– А ты взбунтуйся.

– Это сильнее меня, старик.

– Какой же ты человек после этого? Нет свободы воли? Нет?

– Пока нет.

– Что значит «пока»?

– Ты что шепчешь, Юрка, – стихи?

Я, должно быть, пошевелил губами, потому Ирина и спросила.

– Молитву он шепчет, – сказал Толька. – Да воскреснет Бог, и да расточатся врази его. У нас дьякон в коммуналке жил. Как напьется, всегда так.

– «Врази»! – передразнила Ирина. – Пусть адмирал молится. А Юра поэт. Чьи стихи – твои?

Пришлось соврать.

– Блока. «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!»

– Чью жизнь?

– А не все ли равно? Даже синтезированную.

– Неточная формулировочка, – тотчас же вмешался он, – ортодоксы придраться могут. Живая, мол, собака лучше мертвого льва. Девиз коллаборационизма. Призываешь к сотрудничеству с враждебной цивилизацией.

– Опять Томпсон. Надоело.

– Им тоже. Разобрались.

– Предполагаешь?

– Знаю.

– А что ты хотел мне сказать?

– То, что мы еще встретимся.

– Почему же об этом наедине?

– Потому что так запрограммировано. Помозгуй. Нет нужды пока уточнять подробности.

– А хочешь честно?

– Что?

– Не восторгает меня сие. Отнюдь не восторгает.

– Ну, старик, это невежливо.

– А надоели мне все эти чудеса и фокусы! До зла-горя надоели.

– Ты опять шепчешь что-то?

Это – вслух. Это опять Ирина.

– Пришибло его. Доведись до меня, я бы орал.

А это Толька. Почему-то Зернов молчит. И никто не замечает. Нет, заметили.

– Почему вы молчите, Борис Аркадьевич? Наш треп надоел?

– Просто задумался. – Зернов, как всегда, тактичен. – А интересный эксперимент! Поразительный по замыслу: получить всю нужную им информацию через Анохина. Создать некий дубль памяти. Видимо, они пока еще не воспринимают языковую, смысловую информацию непосредственно – ни акустически, ни оптически. Слово не доходит до них, ни произнесенное, ни начертанное. Доходит только переработанная человеком информация – мысль, образ.

– Но почему Анохин? Могли взять любого ученого.

Спросил, конечно, Толька.

– Неужели только потому, что его синтезировали первым? Какое значение может иметь порядковый номер?

– Порядковый номер, бесспорно, не имеет значения. Но первый опыт – да! И возможно, еще потому, что образное восприятие у Анохина особенно ярко. У каждого оно есть, лишь выражено по-разному. Математик видит мир иначе, чем художник или музыкант, у поэта тоже свое поэтическое видение мира. Когда я говорю, допустим, «палка», у разных людей сознательно или подсознательно возникает свой образ. У одного – смутное воспоминание о боли, когда-то испытанной, у другого – о тросточке, увиденной где-нибудь на витрине универмага, у третьего – о суковатой дубинке грибника. А у тебя что мелькнуло, Анохин?

– Шест, – сказал я, – фибергласовый. Прыгал на занятиях по легкой атлетике.

Все засмеялись.

Он тоже. Я тотчас же услыхал его смех. Не самый звук смеха, а то состояние нервных клеток мозга, которое этот смех порождает.

– Ты смеешься? – спросил я.

– Конечно. Шест! – Он опять засмеялся. – Сколько я намучился с этой палкой.

– Почему ты?

– Не задавай глупых вопросов. Кстати, Зернов верно подметил необходимость образного восприятия информации.

– Ты что, весь наш разговор слышал?

– Сквозь тебя. Я же воспринимаю всю переработанную тобой информацию. Незримо присутствую при всех твоих разговорах.

– Так я сам сейчас не все слушаю.

– Не слушаешь, но слышишь. А я накапливаю все это в своей копилке памяти. Кстати, прислушайся. Наш Борис Аркадьевич о ней и вещает.

– …в такой копилке многое накапливается. А тренированная память сразу извлекает необходимое. Вообще «сверхпамять» – не чудо. Вспомните Араго – феномен! А шахматисты? Поразительная профессиональная память. Если б мы только знали ее код и механизм запоминания…