Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант - Сергей Абрамов

И вдруг в разгар торжества моего мучителя Ирина, задумчиво посмотрев на меня, сказала:

– А ты ужасно похож на него, Юрка. Так похож – даже страшно.

Ведь бывает же иногда в матчах, когда захудалый, презираемый всеми игрок вдруг забивает под балочку решающий гол. Болельщики на трибунах даже не аплодируют. Они, выпучив глаза, разглядывают «чудо». Так смотрели на меня четыре пары снова дружеских глаз.

Теперь «анти-я» не парировал удара, он выжидал. Очень спокойно и, как мне показалось, даже безразлично к тому, что последует. Неужели у меня такие же холодные, пустые глаза?

– Я лично давно уже догадался, кто из них наш Юрка, – обернулся к Ирине Зернов. – Но любопытно, что убедило вас?

– Память, – откликнулась Ирина. – Именно память, – убежденно повторила она. – Человек не может все помнить. Несущественное почти всегда выпадает, стирается, тем более что Юрка вообще «забудька». А этот все помнит. Какие-то дурацкие олимпиады, разговоры, цитаты. Нечеловеческая память.

«Анти-я» опять промолчал. Он смотрел на Зернова, словно знал, что именно тот нанесет ему последний неотразимый удар.

И Борис Аркадьевич не промахнулся.

– Меня убедила одна его фраза. – Он только локтем показал на моего визави. – «Мы оба настоящие». Помните? Наш Юрка и вообще никто из нас никогда бы так не сказал. Каждый был бы убежден в том, что настоящий – это он, а двойник – модель, синтезация. Наши антарктические двойники, смоделированные очень точно, рассуждали бы так же: они ведь не знали, что они только модель человека. А один из этих двух знал. И то, что он – модель, и то, что модель, по существу, неотличима от человека. Только он и мог так сказать: «Мы оба настоящие». Только он.

Раздались хлопки: аплодировал «анти-я».

– Браво, Борис Аркадьевич! Анализ, достойный ученого. Возразить нечего. Я действительно модель, только более совершенная, чем вы, сотворенные природой. Я уже говорил это Юрке. Я свободно принимаю импульсы его мозговых клеток, проще говоря – знаю все его мысли, и таким же образом могу передавать ему свои. И память у меня тоже не ваша, не человеческая. Ирина сразу поняла это – здесь я тоже промахнулся, не сумел скрыть. Я действительно в точности помню все, что делал, говорил и думал Анохин, все годы его жизни – и в детстве, и вчера, и сегодня. И не только. Я помню все, что прочитал и услышал он за последнее время, иначе говоря – всю полученную и обработанную им информацию о розовых «облаках» и об отношении человечества к их появлению и поведению. Я знаю наизусть все проштудированные Анохиным газетные вырезки о парижском конгрессе, могу процитировать от слова до слова любое выступление, реплику или разговор в кулуарах, каким-либо образом дошедший до Анохина. Я помню все его беседы с вами, Борис Аркадьевич: и в реальной действительности, и в синтезированном мире. И самое главное, я знаю, зачем понадобилась моя суперпамять и почему она связана со вторичной синтезацией Анохина.

Теперь я смотрел на него почти с благодарностью. Мучитель исчез, появился друг, собеседник, попутчик в незнаемое.

– Значит, вы с самого начала знали, что синтезированы? – спросил Зернов.

– Конечно.

– Знали, когда и как?

– Не совсем. С первого мгновения, как я очнулся в кабине «Харьковчанки», я уже был Анохиным, но знал и о том, что он существует помимо меня, и о том, что отличает нас друг от друга. Я был запрограммирован иначе и с другими функциями.

– Какими?

– Прежде всего явиться и рассказать вам.

– О чем?

– О том, что вторичная синтезация Анохина связана с полученной и обработанной им информацией об отношении человечества к феномену розовых «облаков».

– Почему для этой цели был избран Анохин?

– Может быть, потому, что он был первым, чей психический мир изучен пришельцами.

– Вы сказали «может быть». Это ваше предположение?

– Нет, оговорка. Я это знаю.

– От кого?

– Ни от кого. Просто знаю.

– Что значит «просто»? Из каких источников?

– Они во мне самом. Как наследственная память. Я многое знаю вот так, ниоткуда. О том, что я модель. О своей суперпамяти. О двух Анохиных. О том, что я должен сохранить и передать всю полученную им информацию.

– Передать кому?

– Не знаю.

– Пришельцам?

– Не знаю.

– Не могу разобраться в ваших «знаю» и «не знаю». – Тон Зернова уже приобретал оттенки несвойственного ему раздражения. – Давайте без мистики.

– Какая же это мистика? – снисходительно усмехнулся мой «анти-я». – Знание – это качество и количество полученной и переработанной информации. Мое знание запрограммировано, вот и все. Я бы назвал его субзнанием.

– Может быть, подсознанием? – поправил Зернов.

Но двойник отклонил поправку.

– Кто знает процессы, происходящие в подсознании? Никто. Мое знание неполно, потому что исключает источники, но это знание. Что такое субсветовая скорость? Почти световая. Так и мое субзнание – нечто противоположное суперпамяти.

– А что вы знаете, кроме того, что вы модель? – вдруг спросила Ирина.

Мне показалось, что я в зеркале улыбнулся с этакой стиляжьей развязностью. Но это был он, конечно. И ответил он в той же манере:

– Например, то, что я влюблен в вас ничуть не меньше Юры Анохина.

Все засмеялись, кроме меня. Я покраснел. Почему-то я, а не Ирина.

А она продолжала:

– Допустим, что Юра влюблен. Допустим, что он даже собирается жениться на мне и увести с собой. А вы?

– И я, конечно.

Я не мог бы сказать этого с большей готовностью.

– А куда?

Последовало молчание.

– Что вы сто́ите против Юрки, – не без жалости в голосе спросила Ирина. – Вы же пустышка. Они дунут – и вас нет.

– Но я что-то предчувствую… что-то знаю иное.

– О чем?

– О моей жизни за пределами психики Юры Анохина.

– А разве есть она, эта жизнь?

Мой двойник впервые мечтательно, может быть грустно даже, о чем-то задумался.

– Иногда мне кажется, что есть. Или вдруг что-то или кто-то во мне говорит, что будет.

– Что значит «что-то» или «кто-то»? – спросил Зернов.

– То, что запрограммировано. Например, уверенность в том, что самым близким к истине было выступление не ученого, а фантаста на парижском конгрессе. Или, например, убежденность, что догадка Зернова о контактах верна. И еще ощущение, что нас все-таки не совсем понимают – я говорю «нас» как человек, не сердитесь, я ведь не розовое «облако», – ощущение, что многое в нашей жизни и в нашей психике еще остается для них неясным, требует изучения, что изучение будет продолжаться. Не спрашивайте, где и как, – не знаю. Не спрашивайте, что делается под куполом, – не видел. Вернее, видел глазами Анохина. А твердо знаю одно: как только выскажу все это вам, запрограммированные функции выключатся. Извините за терминологию: я не кибернетик. И тогда меня позовут. – Он улыбнулся. – Уже зовут. Прощайте.