Комната спящих - Фрэнк Тэллис

Я замер, тяжело дыша. В этом месте я сам чувствовал себя невесомым призраком, будто вот-вот пройду сквозь стену. Я вышел из больницы и зашагал к морю. Долго сидел среди дюн, смотрел на коричневые волны, набегавшие на берег. По щеке покатилась слеза, но я сам не понимал, из-за чего плачу. Из-за Чепмена? Мэри Уильямс? Пациенток комнаты сна? Мейтленда? Или потому, что я потерял Джейн? А может, произошло нечто более печальное, и я потерял себя? Пальцем смахнул слезу. Почему-то мне казалось, что ее пролил не я, а кто-то другой.

Через некоторое время я вернулся к машине. В последний раз оглянулся на больницу, зная, что больше сюда не вернусь. Облака закрывали солнце, отбрасывая причудливый узор из света и тени. И тут в окне верхнего этажа я заметил фигуру. Совсем маленькую, почти детскую. Она смотрела через вересковую пустошь в мою сторону. Но уже через секунду солнечный луч скрылся, и фигура пропала вместе с ним.

* * *

Той ночью мне приснился маяк. Маслянисто-черное море и желтый луч, освещающий тягучие воды. Как обычно, каждый поворот луча сопровождался громкими звуками. Но потом маяк исчез, и луч превратился в мигающую лампочку на серой металлической коробке. Громкий звук стал тише и перешел в монотонный электрический писк.

Я лежал в кровати. Повернув голову в другую сторону, увидел, что кроватей здесь много, а в стороне стоит стол, за которым сидит дежурная медсестра. Все пациенты спали. Моей ближайшей соседкой была Селия Джонс. Во рту было сухо, я мучился от жары. Как ни странно, во сне я потерял сознание и очнулся, только когда меня потрясли за плечо. Я открыл глаза и увидел склонившихся надо мной Мейтленда и Джейн. Хотя Джейн была безошибочно узнаваема, выглядела она необычно. Волосы были гораздо длиннее и расчесаны на прямой пробор. Одета Джейн была странно: короткий оранжевый жакет, цветастая блузка и бусы, будто бы сделанные из дерева. Мейтленд тоже изменился: лицо загорело, к тому же он обзавелся весьма примечательными пышными усами.

Джейн сложила ладони под подбородком, будто молилась, и я заметил у нее на пальце обручальное кольцо. Почуял запах духов. «Шанель № 5».

– Джеймс, – позвал меня Мейтленд. – Просыпайтесь. Просыпайтесь. К вам пришла жена.

Но я не мог ответить. Язык прилип к небу.

– Что у него с рукой? – спросила Джейн.

– Боюсь, несчастный случай, – ответил Мейтленд. – Практикантка зазевалась, вот он и поскользнулся. Довольно сильно поранился. Надо будет сказать кому-нибудь из медсестер, чтобы сегодня днем сменили повязку.

Их взгляды встретились. Мейтленд нахмурил лоб, всем своим видом демонстрируя искреннюю тревогу. Но, чем дольше они смотрели друг на друга, тем больше проблесков чувств я замечал. Нежность, интерес, чувство вины, влечение.

– Джеймс, – Джейн снова потрясла меня за плечо, – это я.

Мейтленд подошел к моей кровати и заглянул в карту.

– Прошу прощения. Ему только что дали лекарства.

– Надо было предупредить, что приеду. – Джейн нагнулась ко мне. – Джеймс! Ты меня слышишь?

Я хотел ответить, но глаза закрывались сами собой.

– Он еще не скоро придет в себя.

– Надо было позвонить, – повторила Джейн.

– Ничего страшного. Нам все равно нужно поговорить.

Повисло неловкое молчание.

– Ну как, решили?

В голосе Мейтленда слышалось нетерпение. И еще что-то… надежда?..

– Конечно, вы правы, – нерешительно ответила Джейн.

Мейтленд шумно выдохнул – похоже, затаил дыхание. Если бы я мог видеть его лицо, наверняка моему взгляду представилась бы широкая, довольная улыбка.

– Вы совершенно правильно поступаете, это только к лучшему. Сможете…

Мейтленд запнулся, и Джейн договорила за него:

– Начать новую жизнь. Да. Теперь я понимаю.

– Пойдемте ко мне в кабинет. Нужно подписать кое-какие бумаги. – Тут интонация Мейтленда зазвучала менее уверенно. – Хотя не обязательно заниматься этим прямо сейчас. Спешки нет. Если хотите побыть с ним… в смысле, наедине…

– Нет, – перебила Джейн и уже более твердо повторила: – Нет. Это ни к чему. У меня много недостатков, но лицемеркой не была никогда.

Мейтленд понизил голос до шепота:

– Джейн… Ну не здесь же…

– Извини, – прошептала она в ответ. – Просто иногда…

– Я все понимаю. Ну ладно, пойдем ко мне.

Деревянные бусины стукнули друг о друга. Я с трудом приоткрыл глаза. На Джейн были странные брюки – штанины сильно расширялись книзу. Мейтленд приобнимал ее за талию, но не по-отечески, как часто делают заботливые врачи. Нет, тут было другое. Джейн не воспротивилась, и последнее, что я увидел, – неодобрительную гримасу медсестры.

Проснувшись ото сна, я чувствовал себя так, словно тону. Хватал ртом воздух, брыкался. Успокоился далеко не сразу. Сел на постели и закурил. Сквозь ажурные занавески увидел фосфорическое свечение фонарей. Вспомнил китайскую притчу Чепмена: «Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой – счастливой бабочкой, которая порхала среди цветков в свое удовольствие и вовсе не знала, что она – Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я – Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он – бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она – Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, есть различие. Вот что такое превращение вещей!» Вспомнил и ущипнул себя. А потом еще раз.

«От доктора Хью Мейтленда

Отделение психологической медицины

Больница Святого Томаса

Лондон SE1

12 декабря 1972 года

Доктору Питеру Бевингтону

Оук-Лодж

Предместье Бигглсуэйд

Бедфордшир

Здравствуй, Питер!

Хоть это письмо и представляет собой направление, думаю, ты меня простишь, если обойдусь без обычных формальностей. Видишь ли, дело касается человека, с которым я проработал вместе два года, – моего старшего ординатора Джеймса Ричардсона. Кажется, вы два раза встречались – в первый раз в клубе, а потом в отделении, когда ты к нам приезжал. Думаю, ты его помнишь – очень серьезный, способный малый. Но, к сожалению, сейчас он тяжело болен. У меня всегда складывались очень теплые, почти семейные отношения с коллегами, и Джеймс не был исключением. Поэтому особенно тяжело писать отстраненно о талантливом молодом человеке, перед которым еще так недавно открывалось блестящее будущее, но теперь перспективы его неочевидны и сомнительны. Однако попытаюсь как можно подробнее изложить прискорбные факты.

Родился Ричардсон в семье врача. Отец был главным врачом в Уилдерхоупе, психиатрической больнице на побережье Саффолка. По-моему, теперь ее больше не существует, не сохранилось даже здание, которое, насколько я помню, сгорело. Ричардсон-старший умер, когда сын был совсем мальчиком. Его дядя, весьма успешно занимающийся логистическим бизнесом в Ловстофте, не бросил семью на произвол судьбы и обеспечил вдове и ребенку щедрое содержание. Будучи студентом Кембриджа, Ричардсон отличился во многих областях – сначала благодаря спортивным победам в регби, потом – в качестве выдающегося участника шахматной команды. Затем участвовал в очень любопытных исследованиях сна в Эдинбурге, а перед тем, как устроился к нам, в больницу Святого Томаса, успел поработать в больнице Святого Георгия и Ройал-Фри.