Дочь короля - Вонда Нил Макинтайр

– Благодарю вас, граф Люсьен.

– Я передам вашу благодарность его величеству.

– Вот видите, значит, я все-таки не слишком многого у вас просила.

– Я бы с радостью приписал себе подобную заслугу. Но это решение всецело принадлежало его величеству. Мадемуазель де ла Круа, не слишком ли многого я потребовал от вас?

– Что вы имеете в виду?

– Эскиз медали для его величества.

– Я его почти завершила.

«Я совсем не лгу, – в отчаянии подумала она, стараясь скрыть охвативший ее ужас. – Ну то есть не совсем лгу. Зарисовки вскрытия дадут мне возможность подготовиться к более важному произведению и достоверно запечатлеть морскую тварь».

– Когда мне прийти за ним?

– Завтра, обещаю.

– Очень хорошо.

– Сударь, нельзя ли попросить вас об услуге? Не могли бы вы дать мне совет? Уделите мне всего минуту, не более, пожалуйста.

– Конечно.

– До того как я поступила в монастырскую школу…

Она умолкла и решила не продолжать; у графа Люсьена явно не было времени слушать ее историю.

– Я хотела бы возобновить переписку…

Она замялась, опасаясь, что он высмеет ее за дерзость.

– С поклонником? – Он беззлобно улыбнулся. – Вы тайно обменивались посланиями?

– Разумеется, нет, сударь! Это было бы неприлично, и мой брат не одобрил бы этого. В письмах я обсуждала проблемы оптики, движения планет и задала несколько наивных вопросов о природе силы тяготения. Я только хотела узнать, кому передать письмо, чтобы оно дошло до господина Ньютона.

– До господина Ньютона?

– Да, сударь.

– Он англичанин?

– Математик и философ.

Граф Люсьен усмехнулся, и Мари-Жозеф покраснела:

– Простите, я понимаю, по-вашему, нелепо какой-то женщине обращаться к мужчине, достигшему…

– Помилуйте, я вовсе так не думаю, – покачал головой Люсьен. – Но если из-за писем поклонника может вознегодовать ваш брат, то вы же не захотите разгневать его величество письмами к англичанину, не важно, сколь ученому.

– Но я всего лишь изложила свой взгляд на одну любопытную математическую проблему.

– Мадемуазель де ла Круа, переписываясь с англичанином, вы серьезно рискуете. Не сомневаюсь, что вы подвергаете опасности и господина Ньютона. Мы ведем войну с Англией. Неужели вы полагаете, что цензор станет вникать в тонкости ваших математических задач? Скорее уж он решит, что ваше послание – шифровка, а господин Ньютон – шпион.

– А монахини считали, что я творю заклинания, – добавила она.

– Простите?

– Да так, пустяки. Я никогда не подвергну господина Ньютона опасности. Я просто не понимала…

– Мне жаль, что все так сложилось, – сочувственно произнес он. – Уж лучше бы мы не воевали, и вы смогли бы переписываться без помех. Я и в самом деле сожалею, но это невозможно.

– Благодарю вас за совет, – убитым тоном сказала Мари-Жозеф.

– Простите, мне пора.

– Граф Люсьен…

Он оглянулся.

– А мое письмо господину Левенгуку тоже может навлечь на него неприятности?

Граф Люсьен посмотрел на нее долгим взором, словно не веря в то, что подобная наивность может существовать на свете, выслушал ее объяснения: она-де черкнула несколько строк и передала письмо офицеру корабля, отплывавшего с Мартиники, – выразил надежду, что письмо затерялось, и пообещал подумать, как лучше поступить.

Она поблагодарила графа Люсьена, он поклонился и вышел из импровизированного шатра.

Мари-Жозеф, расстроенная, уставилась на лабораторный стол. Она испытывала признательность к графу Люсьену за то, что он спас ее от еще одного необдуманного шага, и злость оттого, что невинную ученую переписку кто-то может счесть предательством.

За шелковыми ширмами прокатился восторженный гул. Мари-Жозеф выглянула из лабораторной комнаты, ожидая увидеть графа Люсьена в окружении ликующей толпы, ведь он часто раздавал милостыню от имени короля, однако граф уже ускакал. Вместо этого зеваки столпились вокруг клетки, разражаясь радостными криками всякий раз, стоило русалке всплеснуть хвостом или пропеть несколько нот.

Мари-Жозеф так привыкла к пению русалки, что почти не замечала ее трели, пока работала, и только теперь осознала, что русалка пела уже давно и так же давно не смолкали аплодисменты.

«Русалка больше не прячется от зрителей! – подумала Мари-Жозеф, она нашла себе развлечение и забыла о своем горе. – Значит, мне все-таки удалось ее приручить лаской и она больше не боится людей».

Мари-Жозеф хотела похвастаться своим фокусом – показать, как русалка приплывает на зов, но ей нужно было немедленно передать брату радостную весть, принесенную графом Люсьеном. Она не могла медлить и переступила порог шатра.

Солнце стояло в зените. Если она замешкается, то не успеет одеть мадемуазель к королевскому пикнику в зверинце. Она выбежала из шатра и бросилась во дворец по Зеленому ковру, мимо стаек зевак, спускавшихся по склону к фонтану с заключенной в нем русалкой.

Добежав до апартаментов мадемуазель, Мари-Жозеф запыхалась и обливалась потом. Она постояла в холодном, темном коридоре, пока дыхание не улеглось, а потом осторожно постучала ногтями в дверь, деликатно возвещая о себе.

– Мари-Жозеф!

Лотта вынырнула из-под рук мадемуазель д’Арманьяк, пытавшейся уложить ее волосы в сложную прическу, растолкала яркую толпу фрейлин и подруг и подняла Мари-Жозеф, присевшую было в реверансе.

– Вы должны мне помочь! Мадемуазель д’Арманьяк уже рыдает, она ничего не в силах поделать с моими волосами. Где ваша служанка? Она чудо как искусна! И где вы пропадали все это время?

– Кормила и дрессировала вверенную моему попечению русалку, мадемуазель.

– Уж лучше бы велели лакею бросить ей рыбы. Пошлите за Оделетт, пожалуйста! И потом, что это за платье! Вы же не можете явиться на пикник в амазонке!

Фрейлины Лотты, все без исключения нарядившиеся на королевский праздник в лучшие платья, расправляли складки Лоттиного роброна и нижних юбок, полировали шелковыми платками ее драгоценности.

– Я отвечаю за благополучие русалки, мадемуазель. Брат поручил мне заботиться о ней и изучать ее.

– Да что там изучать? Глупышка, если так пойдет и дальше, вы скоро заговорите на латыни и станете читать лекции о движении планет, точно эти старые зануды из Академии.

«Чего бы я ни отдала, чтобы послушать такую лекцию, – подумала Мари-Жозеф, – а заодно убедиться, что не забыла латынь!»

– Оделетт больна, мадемуазель. Ваша прическа чудесна. Я не могу убрать ваши волосы лучше, чем мадемуазель д’Арманьяк.