Скорпионы в собственном соку - Хуан Бас

– Бочка с вином – это бомба.

Гостей поспешно оттеснили в зал без колонн; чтобы выпустить их через главные двери, нужно было пройти около Астигарраги.

Между двориком и входом в зал оставались только он и я, невежа, управлявший ослом, которого тоже крепко держали гориллы из музея, телохранители, несколько гостей – полагаю, главы Эрцаинцы,[133]– и Хабьер Болбора, считавший себя обязанным присутствовать там, ибо был советником по внутренним делам.

– Не двигайтесь! Оставайтесь на своем месте! – приказали Асти.

Антон продолжал стоять на облучке телеги, в нелепом костюме крестьянина, лишавшем происходящее драматизма и придававшем всей сцене оттенок абсурда.

Он посмотрел на меня, улыбаясь, и покачал головой, словно хотел выразить мне ласковый упрек за то, что я испортил его личный праздник.

Он медленно занес правую руку под пастушескую безрукавку из овчины, на уровень груди. Ему снова повелительно повторили, чтобы он не двигался, но он не послушался и ускорил свое движение – несомненно, он доставал спрятанное там оружие.

Мой крик заглушил сухой треск трех выстрелов.

Асти упал с телеги на спину, как внушительных размеров тряпичная кукла.

Я почувствовал себя жалким мерзавцем, как будто сам нажал на курок.

Осел испугался выстрелов и галопом помчался в зал без колонн. Его уложили, когда он добежал до гигантской минималистской скульптуры Ришара Серра. Осел, падая замертво, с силой перевернул бочку. Бочка отлетела в сторону и покатилась к вышеупомянутой скульптуре под названием «Змея»: это были три искривленные стальные стены.

Я подумал о том, что сейчас произойдет, и представил себе тесное пространство зала без колонн, куда, как сардины в банке, набились тысячи приглашенных.

Остальные бросились на пол, закрывая голову руками, кроме бедного Асти и меня: мы уже лежали на полу.

Бочка продолжала катиться на приличной скорости, пока не ударилась об острые грани скульптуры и там не разбилась; пол оказался залит красным вином, а также мочой Бегоньи Матраки, советника по образованию, которая описала юбку, пытаясь бежать.

Никакой бомбы не было. Из-за меня Асти напрасно застрелили.

Но тогда каков был его план? Он, конечно, рассказывал о нем в своей исповеди, но я не дочитал последние три страницы, потому что опрометью бросился бежать, как только узнал имя будущей жертвы.

Мне позволили подняться с пола.

Персонал музея и несколько телохранителей окружили Асти, его осматривал врач «Гуггенхайма».

Я попытался приблизиться к ним, но меня не пускали.

Возле меня стоял, наблюдая за сценой, официант с подносом закусок в руке. Это были наши знаменитые хрустящие устрицы. Почти безотчетно я подошел к нему; от нервов и смятения у меня возник чудовищный голод, как это часто бывает. Сначала я съел одну, потом еще и еще; полагаю, всего около пяти.

Горилла с лицом Стивена Сигала подошла ко мне.

– Он хочет поговорить с вами. Он умирает.

У меня дрожали ноги, но мне удалось приблизиться к нему. Ему перевязали раны от трех пуль: одна попала в правое плечо, другая – в бедро, а третья, смертельная, в живот. Рядом с ним лежал открытый мешочек, из которого на пол высыпались зернышки анакарда, – это и было спрятанное оружие, из-за которого его застрелили.

Хотя в глазах его читалась боль, он был спокоен и дышал как будто умиротворенно. Голова его лежала на импровизированной подушке, сделанной из свернутого пиджака.

Охранники и врач немного отошли, чтобы позволить нам поговорить наедине.

– Как тебе кажется, мы можем перейти на «ты»? Думаю, это соответствует случаю, – сказал он мне слабым голосом.

– Конечно, Антончу. Разумеется, это будет хорошо.

– Ты не послушался меня. Ты сейчас должен был быть занят чтением моей рукописи. Ты прочел ее?

– Я раньше нашел дискету… Да, я ее прочел.

– Значит, ты уже знаешь, кто я такой и чем я на самом деле являюсь… И почему.

– Мне все равно.

– Спасибо.

– Что я могу сделать?

– Не давать им передвигать меня… И пусть они оставят меня в покое… Попроси одного из наших официантов, чтоб он налил мне «Шато Папа-Клемант» на три пальца, в бокал «ридель» для бордо… Я велел привезти сюда несколько бутылок великого урожая 1982 года… Не медли: уже нет времени.

– Я сейчас же вернусь.

– Попробую подождать тебя. И еще…

– Говори.

– Принеси второй бокал, для себя. Выпей со мной в Последний раз… Забавно. Я сейчас вспомнил, не знаю почему, как мой отец жарил каштаны дома, на печи, когда я был ребенком… тогда тоже было Рождество… И было холодно.

Я удалился, чтобы лично исполнить его желание и чтобы он не видел моих слез.

Наши люди сгрудились во дворе на почтительном расстоянии от зала. Анхелинес и Гоцоне, его помощницы, безутешно плакали.

Пока я открывал бутылку и пробовал вино, я передал врачу и начальнику охраны леендакари желание Асти умереть с миром.

Мы выпили, я поддерживал ему голову рукой и помогал поднести бокал губам.

– Превосходно. Тебе не кажется?

– Это великое вино.

– Такое же хорошее, как то, что я пил с Домиником.

– Ты сможешь простить меня за то, что я сделал?

– Разумеется, могу… Это не имеет значения. Все кончено.

– Но леендакари жив.

– Ненадолго.

– Не понимаю.

– Ты не дочитал рукопись до конца?

– Почти… Мне осталось три страницы.

– Я узнал о том, что Чорибуру тоже в восторге от устриц… Я велел, чтоб их подали вначале… Сегодня утром я ввел в каждую хрустящую устрицу достаточное количество яда… С бомбой тоже было неплохо придумано… Но мне показалось, что отравленные устрицы более поэтически завершат и отметят мой путь убийцы.

Я застыл в ужасе.

Асти открыл рот, ловя воздух, который для него уже не существовал.

– Прощай, мой маленький Тинтин. Теперь представление действительно окончено.

– Ты убил меня, сукин сын.

Я поцеловал капитана Хаддока в лоб, окропленный холодным потом, и оставил его одного.

Уходя, я услышал, как падает на пол, разбиваясь, бокал «ридель».

Я подумал было поднять тревогу и сообщить, что все мы, кто ел устриц, отравлены. Но после провала с бомбой кто бы мне поверил?

Я должен был один бежать из музея и раньше всех доехать до больницы, это был мой единственный шанс. Если б я предупредил всех, дело осложнилось бы, тем более что был канун Сочельника, и город превратился в хаос.