Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

– Батя, времена сейчас не те! – говорил он своему отцу, деду Святослава, когда тот начинал вспоминать о том, «как тут было в тридцать первом», и настоятельно рекомендовал его «старое ружьишко-то поберечь». (Речь шла об обычной охотничьей гладкостволке.)

– А какие? – спрашивал дед.

– Многое поменялось уже. А ты все про восстания свои… Вон, у нас в школе два киргиза работают. Ну так и что? Нормальные советские люди. Даже языка киргизского не знают. Какие из них басмачи?

– Да не о них речь… – устало, обиженный непониманием, отвечал дед. – Они-то при чем!.. Ты вон за двадцать верст от города съезди, погляди, какие там нормальные советские люди…

Отец, как вежливый человек, переставал спорить.

Дед умер в 1983 году. А спустя несколько лет начались события, которые показали, что он был не совсем уж неправ.

На волне «национального подъема» сельская масса киргизов двинулась в города. Для местного населения это был шок: количество жителей Бишкека внезапно и резко выросло, а новые соседи явно были настроены привнести в городскую жизнь непередаваемый колорит местных традиций, включая установку юрт на площадях и забой скота во дворах многоэтажных жилых домов. Власти всему этому давали зеленый свет. И, конечно, сразу же началась борьба с врагами национального возрождения. Причем поначалу врагами назначили не русских – первой жертвой стала городская киргизская интеллигенция, в массе своей русскоязычная и даже уже не говорившая по-киргизски.

Раньше, разговаривая с кем-то из «городских» киргизов, когда речь заходила о его родном языке, можно было слышать:

– Э-э, я не знаю! Мы по-русски говорим. Это вон те, кто в деревне, баранов пасут – они по-киргизски. А мы – мы не-е!

Теперь это обернулось для них трагедией. Схема была стандартной: компания из пятнадцати-двадцати молодых и крепких киргизов – тех, что недавно переехали в город – замечали на улице своего соплеменника, такого же молодого, но, как говорили в СССР, «с лицом интеллигентским». Его мгновенно окружали и задавали вопрос – самый простой: как зовут, который час и т. п. Вопрос задавался на киргизском языке, которого парень, горожанин в третьем поколении, часто не знал.

Если он мог ответить по-киргизски – его отпускали с миром. Если нет – начиналось зверское избиение, очень часто заканчивавшееся смертью. Милицию всегда вызывали, но она всегда умудрялась запоздать так, что убийцы успевали уйти, а ей лишь оставалось доставить труп в морг.

А потом грянули печально знаменитые «события 1989 года», когда начали делить землю, которой слишком много оказалось у турок-месхетинцев, узбеков и, конечно, у русских. Земельный передел очень быстро перешел в погромы, и скоро счет жертв начал измеряться в тысячах. В Бишкек хлынули потоки беженцев, и беженцы эти рассказывали о детях, насаженных на вилы, о зверски изнасилованных женщинах и многом другом… На какое-то время в столице сбросившего «чужеземное иго» Кыргызстана был введен комендантский час. По тем, кто без спроса появлялся на улице после 21-го часа, открывали огонь на поражение. Единичные, но регулярно повторявшиеся нападения на русских стали обычным делом. По этой причине русские жители Бишкека без очень большой нужды на улице в те дни старались не показываться. Те, кому посчастливилось обнаружить у себя хоть каплю еврейской, немецкой или польской крови, уезжали в Израиль, Германию, Польшу, Канаду – куда угодно…

На фоне всех этих событий Святослав Лагутин и взрослел, переходя из подросткового возраста в возраст ранней юности. Ему повезло: ни он сам, ни кто-либо из его родственников не был убит или покалечен. Произошло несколько крайне неприятных эпизодов, но все они закончились, как принято говорить, легким испугом. Кроме того, и Святослав, и его родители были склонны думать, что им повезло и в другом отношении. Развал Советского Союза застал их именно в Киргизии, а не, например, в Таджикистане, где в 1992 году началась гражданская война, более-менее завершившаяся только в 1997-м. И не в Туркмении, где гражданской войны не было, но был карикатурный диктатор с отнюдь не карикатурным политическим сыском и концлагерями. На фоне остальных государств постсоветской Средней Азии Киргизия смотрелась даже выигрышно: войны здесь не было, а вот русские, занимавшие подчас достаточно высокие должности (вплоть до правительственных) – были. В общем, к середине 1990-х годов те, кто остались, считали, что жить тут худо-бедно можно.

Возможно, столь своеобразное детство и заставило Святослава весьма рано задуматься о том, зачем человек живет, а равно и о хрупкости человеческой жизни и бренности бытия как такового. А может, православный (и, само собой, русский) храм в водовороте вновь обострившейся смуты был тем камнем, встав на который, можно было сохранить здравый взгляд и на себя, и на окружающий мир…

Сам Святослав, впрочем, все эти факторы со своим воцерковлением не связывал. С ним просто случилось то, что иногда бывает с людьми, выросшими в атеистической обстановке: бытие Божие вдруг стало для него не вопросом дискуссий и интеллектуального выбора, а реальностью. Ощутив которую, он себя уже вне православия не мыслил – а стало быть, не мыслил себя и без регулярного посещения богослужений.

В Бишкеке было не слишком много молодых людей, которые ведут более-менее сознательную церковную жизнь и постоянно ходят к службе. Поэтому очень скоро Святослава ввели в алтарь.

Как это обычно бывает с людьми из неверующих семей, воцерковление (а особенно прислуживание на богослужении) вызвало резкий протест в его собственной семье. Родители – и мать, и отец – оказались категорически против. До этого момента Слава и представить себе не мог, сколь внезапным и сколь жестоким может быть родительское неприятие.

– Опять в свою церковь! – истошно кричала на него родная мать, когда он, тайком, крадучись, собирался ранним воскресным утром к обедне. – Да будь все твои попы прокляты! Да чтоб там на тебя икона какая-нибудь упала и убила!

Услышать от матери пожелание того, чтобы на тебя сверху икона упала и убила, было несколько необычно… Совсем недавно он еще и поверить не мог, что в их семье, которая, несмотря на все беды, всегда была дружной и веселой, кто-то кому-то сможет сказать такие слова. А тем более – мать своему сыну. И тем не менее, теперь такое стало случаться. И было это очень обидно, с учетом того, что Святослав оставался вполне примерным юношей, непьющим и некурящим, ни в какие дурные истории не влезал, да и учился в своем техникуме неплохо.

– Да вроде нет у нас таких икон, которые бы могли насмерть убить, – с улыбкой ответил он. – Разве что Деисис… Только вот как под него подлезть?

Конфликт в очередной раз удалось перевести в шутку… К сожалению, так бывало не всегда. Хотя Святослав старался быть ровным и выдержанным, но иногда срывался и сам. Его неверующие родители в одночасье превратились из добрых и любящих мамы и папы в пристрастных и чрезвычайно внимательных следователей, подмечающих каждый твой неверный шаг и каждое твое действие истолковывающих как преступление.

– Не осуждай свою мать, – сказал ему на исповеди священник, настоятель его храма. – Ты идешь к Богу, а диавол противодействует. Сейчас он пытается тебя остановить через твою семью. Понимаю, тяжело. Но надо держаться. Смиряться. Вот теперь ты знаешь, что значат слова: «Враги человеку – домашние его». Но помни, что и врагов надо любить! Тем более если речь о твоей семье.