Синьора да Винчи - Робин Максвелл

— Наберемся терпения, — предложила я.

— И надолго? — поинтересовался Фичино.

— Не знаю в точности. В тексте не сказано, сколько времени занимает процесс достижения меланоза.[23]

— Как нам повезло, что теперь у нас появилась лаборатория для исследований, — улыбнулся мне Фичино.

— Пико, я вижу на твоем лице неуверенность, — заметил другу Лоренцо.

— Я и вправду сомневаюсь в практической пользе алхимии, — признался Мирандола. — Наблюдать за изменением цвета у минералов, конечно, очень интересно. Однако мне казалось, что все мы признали истинной целью алхимии трансформацию духа, а вовсе не получение благородного металла из неблагородного.

— Бесспорно, — подтвердил Бистиччи. — Но что может быть увлекательнее, чем наблюдать за веществом, которое посредством обычного нагревания или простого добавления другого вещества становится из черного белым, затем начинает переливаться всеми цветами радуги, словно павлиний хвост, и из желтого делается пурпурным, потом красным?

— Заодно можно проверить предположение Аристотеля о том, что элементы четырех стихий тоже подвержены изменениям, — добавил Лоренцо. — Философия есть вершина всего, но и экспериментирование — занятие отменное. Признайся же, Пико: ты любопытствуешь не меньше нас! Катон, ты-то сам чью сторону поддерживаешь? — обратился он ко мне. — В конце концов, ты хозяин лаборатории.

Я недавно «умертвила» своего «дядюшку» и наставника Умберто, а он из благосклонности завещал мне аптеку. Мой взгляд остановился на небольшой, искусно написанной картине, висевшей подле атенора. Ее недавно подарил мне Леонардо. На ней была изображена красивая немолодая женщина в развевающихся красных одеждах, с волосами, собранными в узел на самой макушке.

— Это китайская богиня очага, — пояснила я. — Она покровительствует тем, кто готовит пищу и смешивает лечебные снадобья.

— А еще алхимикам, — вмешался Бистиччи. — Она также богиня алхимии. Я видел подобный рисунок в одном из манускриптов, привезенных мне с Востока.

— Где же кончается одно мастерство и начинается другое? — спросил Лоренцо.

— Некоторые алхимики склонны называть работу с растениями «малым искусством», а работу с минералами — «великим», — сообщил Пико.

— Ничего подобного! — запротестовал Бистиччи. — «Великое искусство» занимается совершенно иными вещами. Оно нацелено отыскать эликсир, продлевающий жизнь до бесконечности.

— Вы все заблуждаетесь, — высказал свое мнение Лоренцо. — «Великое искусство» — это феномен, относящийся к полу. Иначе говоря, мистическое, физическое и экстатическое слияние мужской и женской душ в одно.

— Ты неисправимый романтик! — воскликнул Фичино.

— Вполне возможно, — согласился Лоренцо, — но мы располагаем записями Николя Фламеля от семнадцатого января тысяча триста восемьдесят второго года, где говорится, что он вместе со своей горячо любимой женой Перенеллой в городе Париже достиг этого благословенного состояния.

— Ради всего святого, — патетически закатил глаза Мирандола, — подскажи, где алхимику найти родственную душу, с которой можно… слиться?

— Вопрос резонный, — подтвердил Лоренцо. — Но надежду терять не стоит.

— Смотрите! — вскричал Бистиччи.

Мы все обернулись к керотакису — по внутренним стенкам стеклянного цилиндра стекали капли некой темной жидкости. Силио аккуратно открутил с него выпуклый колпачок и перевернул, показав нам. Как и ожидалось, поверхность колпачка изнутри была сплошь покрыта черным налетом.

— Мы достигли стадии меланоза! — победным голосом объявил Бистиччи. — Сначала меркурий обратился в ртутные пары, а они, в свою очередь, превратили железный порошок в меланин. Вот первая ступень трансформации вещества!

Мы все пораженно молчали, даже скептик Пико на этот раз воздержался от придирок.

— Сегодня мы побратались не только друг с другом, — торжественно изрек Силио Фичино, — но и с нашими выдающимися единомышленниками, что жили в течение двух последних тысячелетий. Пусть же теперь нам откроются все тайны мироздания.

Он прикрыл глаза, затем подошел с колпачком к факелу, укрепленному в стене у окна, и принялся внимательно рассматривать полученное вещество.

— Какова следующая операция, Катон? — наконец спросил Фичино.

Я вернулась к манускрипту и, водя пальцем по строчкам, прочла:

— Кальцинирование. Значит, теперь будем получать белый пигмент.

Лоренцо глядел на меня со счастливой улыбкой, и я сама разулыбалась ему в ответ. Встретив его пристальный взгляд, я вдруг поняла, что его радость не исчерпывается удачным завершением совместного эксперимента и даже восхищением моим талантом. Я смутилась и отвела глаза. Бистиччи меж тем дружески похлопал Фичино по плечу и заключил Пико в объятия.

Позже я так и не смогла избавиться от прежнего впечатления, крепко засевшего у меня в мозгу. Я одновременно и страшилась, и приветствовала его. Между Лоренцо де Медичи и Катоном-аптекарем пробежала искра. В ней смешались комедия и трагедия, величие и безнадежность… Чувства Лоренцо ко мне оказались взаимными, и ничто в этом огромном мире не могло их опровергнуть.

— Итак, — вымолвила я, вернув себе прежнюю невозмутимость. — Сходите кто-нибудь и принесите двугорлую колбу.

Мне ни разу не приходилось ездить верхом в мужском седле, правда, и в дамском, сидя на лошади боком, я тоже скакать не пробовала. Дамой мне, в любом случае, быть не довелось, а превратившись в мужчину, я притворялась инвалидом. Но Лоренцо не оставлял надежды взять меня однажды на конную прогулку и, поскольку «коленная чашечка все еще доставляла мне беспокойство», продолжал изыскивать способ безболезненно усадить меня на лошадь. Все хлопоты он взял на себя и не раз обращался за советом к врачу и седельному мастеру.

И вот настал день, когда Лоренцо, к моему изумлению и скрытой досаде, презентовал мне хитроумное приспособление для верховой езды. Оно было щедро подбито для мягкости, его высокая спинка обеспечивала комфортную позу, а короткие стремена, позаимствованные в школе испанки Джинеты, должны были, по уверениям доктора, поддерживать поврежденную ногу под безопасным углом. Лоренцо упрашивал меня хотя бы разок испытать это седло, убеждая, что в случае малейшего неудобства при езде он больше не будет настаивать.

Меня снова пригласили на выходные на виллу Кареджи, хотя на этот раз там собралось «первое» семейство Лоренцо. Членов Платоновской академии я нигде не приметила, и тем приятнее для меня была встреча с Леонардо, который резвился вовсю в компании Джулиано. Тот, впрочем, не отставал от приятеля.

Едва забрезжил рассвет, как громкие удары кулаком в дверь вырвали меня из объятий сна — я вновь спала в комнате с дверью на лоджию. Прямо в ночной рубашке и босиком я поплелась открывать. В коридоре стояли Лоренцо и Джулиано, сгоравшие от нетерпения немедленно отправиться на прогулку.