Мертвые не лгут - Анна и Сергей Литвиновы

И снова молчание. Актер, исполняющий Сталина, аж вцепился в листки со сценарием, и на лбу его проступили бисеринки пота.

И, наконец, снизу, из студии прозвучал, в исполнении мэра-губернатора, прямой вопрос:

– Поэтому хотелось бы знать, товарищ Сталин! Нам очень важно ваше мнение! Как вы оцениваете нашу скромную работу, наш скромный вклад в заботу о Большой Москве и москвичах?

Пауза затянулась еще на пару секунд и казалась бесконечной. Но, наконец, разрешилась всеобщим вздохом облегчения: массовки, Мореходова, главного героя, Шалашовина – и наверняка миллионов телезрителей. Потому что актер Волосин не спеша, раздельно, сказал в микрофон со своим грузинским акцентом:

– Нэплохо, товарищи.

Тут уж и ассистент в студии показал массовке: мол, хлопайте, хлопайте, и сама она разразилась мощнейщим аплодисментом.

Когда грохот и неподдельный энтузиазм собравшихся стихли, мэр-губернатор продолжил свое загробное общение:

– Скажите, товарищ Сталин! Что еще нам следует сделать, чтобы Москва становилась все краше? И чтобы москвичам жилось все лучше?

И снова – видимо, так было заранее запланировано и отрепетировано – актер наверху, в спецаппаратной рядом с Остужевым, продолжил, в стиле великого руководителя, держать паузу. Вот стихли последние, оставшиеся от предыдущего вопроса, хлопки. Массовка поделилась своим восхищением по поводу грандиозного события, свидетелем которого она стала, но потихоньку в студии замолкли все разговоры. Прекратилось покашливание и ерзание. Толпа, как писалось в старых газетах, обратилась в слух. Напряжение, обращенное на якобы удостоившего собравшихся разговором выдающегося руководителя, нарастало.

И, наконец, как манна небесная, с высоты упало в его исполнении лапидарное:

– Ви, товарищи, работайте – пока.

И снова – восторженные возгласы и гром оваций. Хотя, казалось бы, что он такое сказал? Да ничего! Пустое место. Очередную банальщину. А вот поди ж ты – магия великого и непогрешимого человека срабатывала так, что даже обыденность, им изреченная, вызывала пароксизм восторга.

И опять – когда хлопки отзвучали и улеглись – воззвал к небесам Шалашовин:

– Скажите, товарищ Сталин, а есть участки, где мы, так сказать, недорабатываем? В чем ошибаемся? Бываем не правы?

И опять повисла напряженная, с каждой секундой все более сгущающаяся тишина. Актер, которому после каждого вопроса велено было размеренно считать про себя до пятнадцати, потел, бледнел, сжимал зубы, но тянул паузу, которая не всякому МХАТу снилась. Наконец, проговорил – с некой отеческой лукавинкой – с лукавинкой, за которой так и чудились бездны концлагерей и застенки Лубянки:

– А ви, товарищ Шалашовин, строже спрашивайте с подчиненных вам товарищей.

И опять – овация.

Остужев изготовился. Сжал в кармане пистолет.

Он не мог вытерпеть этого. Чтобы нечистоплотные люди, пользуясь его изобретением, его именем и оборудованием, нагло врали миллионам людей, потакали самым низменным инстинктам толпы и обслуживали самые приземленные стремления?! Нет, хватит! Сегодня Остужев сошел с ума. Сегодня с него любая взятка гладка. И если ему удалось покушение на Чуткевича, то теперь должно получиться разоблачение наглейшего вранья. И ничего ему в дальнейшем за это не будет.

Поэтому сейчас он встанет и в прямом эфире расскажет и покажет всем, как и каким образом руководители канала «Икс-икс-икс-плюс» морочат головы ни о чем не догадывающимся телезрителям. Поведает о поддельном Сталине. О заранее отрепетированных ответах на вопросы. И попробуйте теперь профессора остановить! У него в руках пистолет, а главное – он готов стрелять!

Практически никто об этом не знал, но в комнате, где стояла спецаппаратура, имелась скрытая видеокамера, которая транслировала изображение онлайн на режиссерский пульт и, стало быть, при желании, в эфир. Сейчас Остужев включит ее, предстанет перед ней и расскажет непосредственно зрителям о том, как их дурачат. Он попросит продюсера и режиссера не отрубать его. В конце концов, оба ему и его аппаратуре обязаны своей карьерой. Может быть, в столь пиковый момент пойдут навстречу. А чтобы впоследствии им не слишком досталось – он сделает вид, что взял в заложники техника (прости, братишка), и, под угрозой его смерти, постарается довести свое разоблачающее выступление до конца. Профессор сжал рукоять пистолета и изготовился к своему изобличительному бенефису – однако тут события развернулись совершенно неожиданным для него, да и для всех, образом.

Абсолютно не предусмотренная сценарием, вдруг на весь эфир прозвучала – и разнеслась по миллионам телевизоров – реплика:

– Эт-та что еще за клоунада?

Проговорил ее кто-то с тем же самым грузинским акцентом, что и голос актера – только закавказские интонации слышались гораздо менее отчетливо. Зато общая тональность была гораздо более зловещей и угрожающей. Все глянули на актера – но тот рта не раскрывал. В ужасе закрыв микрофон рукой, Волосин через прозрачные окна закричал, адресуясь к своему царю и богу – режиссеру, беззвучно, но при этом преувеличенно отчетливо артикулируя: «Это не я! Это не я!» и отчаянно замахал руками – мол, нет, нет, не виноват я!

Все присутствующие – режиссер, продюсер, техник, актер, да и профессор Остужев – завертели головами: кто посмел в святая святых, в аппаратной, во время прямого эфира, исторгнуть несанкционированный и даже пародийный, сбивающий с толку звук?! Но через мгновение глаза людей, присутствовавших во всех трех помещениях спецаппаратной, начали постепенно расширяться и округляться. Те, кто сидел, повскакали со своих мест. Выражение крайнего удивления и даже ужаса стало проявляться на лицах.

А все потому, что в главном помещении спецаппаратной, где находились основные приборы для связи с потусторонним миром, рядом с профессором и техником вдруг начало проявляться из воздуха нечто. Затем оно стало все более плотно материализовываться и превращаться во все более явного человека из плоти и крови. Сначала, будто в старых фантастических фильмах, его изображение слегка подергивалось по краям и было эфемерным, будто бы можно протянуть руку, и она пройдет сквозь него – словно это была передаваемая на расстояние голографическая копия. Но вскоре дрожание и помехи прекратились, и в помещении, как живой, возник маленький, рыжий, седой, побитый оспой человечек с непроницаемыми тигриными глазами безжалостного животного. Был он не в парадном мундире генералиссимуса, как на фотографии в студии, а в мягких и очень дорогих сапожках телячьей кожи, простом сером галифе и френче. Он появился совсем рядом с Остужевым – на расстоянии двух-трех шагов. Дыхание его оказалось зловонным – то ли серой пованивало, то ли табаком, то ли старым, давно не мытым телом.

Даже мысли о том, что это могла быть галлюцинация, у профессора не возникло. Во-первых, потому, что никакие зрительные галлюцинации были для его заболевания нехарактерны. Во-вторых, незваного гостя отчетливо видел находившийся рядом техник, а также, из-за стеклянных перегородок, еще четверо: актер, режиссер с продюсером и звуковик – все они, очевидно, офигевали от столь неожиданного явления. В-третьих, Остужев знал: видения у сумасшедших все равно обычно не бывают настолько отчетливыми, чтобы пациент ощущал их прямо вот всеми своими органами чувств: слухом, зрением, обонянием. А он явственно этого человека видел, слышал его затрудненное, хрипловатое дыхание, чуял исходящий от него смрад. И только осязание подводило – а может, как раз наоборот, сигнализировало верно: от вновь возникшего в аппаратной тела не веяло человеческим теплом – а, напротив, лютой стужей, замогильным холодом.