Фурии - Кэти Лоуэ

– У него есть дочь, – сказала я. – Ее комната наверху. Первая дверь.

Алекс посмотрела на Робин – мгновенный взгляд. Они видели: что-то идет не так, но что именно, было непонятно.

– Может, принесешь нам, во что переодеться? – любезно поинтересовалась она. – Ты среди нас единственная, у кого туфли чистые.

«Могла бы свои снять», – сердито подумала я, но промолчала, вышла в коридор и осторожно, так чтобы не ступить в черную лужу крови, обошла тело, чувствуя на себе взгляды девушек. Руки и ноги мои отяжелели, сделались свинцовыми, пока я поднималась по лестнице, не держась за перила (хотя раньше, точно помню, к ним прикасалась – когда задуманное нами убийство не должно было оставить следов). Я чувствовала слабость и, добравшись до верхней площадки, дрожала как осенний лист. Села на край кровати Софи и опустила голову на колени. «Этого не может быть, – говорила я себе. – Они бы ни за что не убили Эмили. Она была лучшей подругой Робин».

И тут же подумала – сначала собственнически, а затем с чувством липкого страха: «Это я лучшая подруга Робин».

Но как бы отчаянно ни хотелось мне верить, что ничего дурного они ей не сделали – никак, ни при каких обстоятельствах не могли убить свою подругу, – тело, лежавшее в коридоре, окровавленные руки девушек, мои окровавленные руки – все это служило обвинением и доказательством.

«Неважно, правда это или нет», – думала я, вставая с кровати. Еще одно тело, еще одна смерть – еще одно убийство, более реальное, чем все остальные, доказательство, проникающее в нашу кожу и становящееся частью нас. Нас как стаи, нас как единого целого.

«Если только, – подумала я, – они не убьют теперь и меня».

– Какого черта ты там копаешься? – донеслось снизу сердитое шипение Робин.

– Иду! – Я отбросила свои мысли. Поппет, сообразивший наконец, что в доме что-то не так, подал голос: ровное жалобное мяуканье, за которым последовал глухой стук, скрип и шипение. Войдя в столовую, я увидела, что кот забился в угол и, яростно размахивая хвостом, не сводит с девушек широко раскрытых желтых глаз.

Алекс перехватила мой взгляд и засмеялась.

– Если ты собираешься прочитать нам лекцию о жестоком обращении с животными…

– Не собираюсь. – Я передала ей стопку одежды и принялась расстегивать джинсы, потом натянула треники, почувствовала, как ткань натянулась на бедрах: размер у Софи был как минимум на один, а может, и на два меньше моего, к тому же она выше ростом.

Глядя на мои усилия, Робин усмехнулась.

– Классные штанцы.

– Да пошла ты, – вспыхнула я.

Пока остальные переодевались, смывая кровь в кухонную раковину и переговариваясь очень тихо, так что ничего не было слышно (хотя услышать хотелось), я стояла у окна и вглядывалась в узкую, шириной в мелкую монетку, щель. Темнело, небо становилось багрово-золотым. Сердце отчаянно колотилось в груди – каждый удар заставлял вздрогнуть; проехала машина, я отошла от окна к обеденному столу, по дороге споткнулась. Стакан соскользнул со стола и разбился о край стула.

– О господи, Ви. – Робин нервно огляделась. – Ты что, убить меня хочешь? – Она перебросила мне зажигалку. Я тупо уставилась на прозрачный розовый баллончик с газом.

– Готова?

– Ты хочешь, чтобы я?.. – Я не сводила с нее глаз.

– Но этого же требует простая справедливость, – сказала она как будто совсем беззлобно: просто из детского понятия о справедливости между друзьями. – Ну же, – она шагнула ко мне. – Ты сможешь.

– Нет, – слабо выговорила я.

– В таком случае давай вместе.

Она вытащила из камина смятую газету и протянула мне.

– Робин, я…

– Давай же, Ви, действуй. Другого пути уже нет.

Я вспомнила рукопись, найденную в гараже: рассказ про них, про нас, наша общая история – теперь уж точно общая, мы вместе пролили кровь. Она стиснула мое плечо, ее пальцы были еще влажными и пахли мылом.

– Ну, подружки, вперед, – сказала она и добавила с кривой усмешкой: – Командная игра.

Я щелкнула зажигалкой, вспыхнул и тут же погас язычок пламени. Она засмеялась, я тоже, несмотря на все случившееся, несмотря на покойника, уставившегося на нас стеклянными глазами.

Я встряхнула зажигалку, снова щелкнула; на сей раз язычок не погас, пламя охватило бумагу, во все стороны полетели искры. Робин швырнула газету в камин, мы вышли на свежий воздух, закрыв дверь за своими тайнами, и растворились в свете дня.

Аннабел отступила от стоявшего посреди комнаты мольберта. Сложив на груди руки, она поочередно оглядывала нас, мы, в свою очередь, всматривались в факсимильную копию картины: на ее глянцевой поверхности были хорошо различимы мазки кисти. Закатанные рукава, струи крови, словно застывшие в воздухе, четкое распределение светотени, убийство в ночи… Все так знакомо, образы, отпечатавшиеся в сознании каждой из нас.

– «Юдифь, убивающая Олоферна», – провозгласила наконец Аннабел. – Кисти Артемизии Джентилески. Женщина-художник изобразила женщину, убивающую мужчину. Вы, все четверо, легко узнаете эту сцену.

У меня перехватило дыхание; только бы не смотреть на остальных, умоляла я себя, хотя от невысказанного вопроса – неужели ей все известно? – все равно не уйти. Он висел в наэлектризованном воздухе, картина оживала у нас на глазах кошмаром памяти; на миг я даже почувствовала терпкий запах крови, как она липла к рукам. Наверное, именно так, всеми органами чувств, ощущается вина.

Аннабел медленно опустилась на стул, шумно выдохнула, закрыла глаза.

– Или, по крайней мере, должны были бы узнать. Потому что если вы все еще не приступили к выполнению последнего задания, то уже поздно.

Робин вздохнула едва слышно; мое сердце колотилось о ребра так, что казалось, это, напротив, слышно всем.

– Кое-кто выдвигает версию, – продолжала Аннабел, – будто Артемизия – это итальянская художница, сильно опередившая свое время, – каким-то образом связана с основательницей нашей школы. Действительно, последние шесть месяцев перед гибелью мисс Баучер провела во Флоренции и приобрела немалую известность в кругу музейщиков и меценатов, так что, скорее всего, дороги их так или иначе пересекались. Насколько часто, однако же, остается только гадать. Может, это всего лишь байки, столь популярные в нашем узком кругу. – Она откашлялась, посмотрела на Грейс и улыбнулась: та ответила ей такой же улыбкой, непринужденно, явно не испытывая того страха, который, как мне казалось, должна была – как и я – испытывать. – Говорят также, что она, то есть мисс Баучер, вдохновила Шекспира на создание «шотландской драмы»: при этом, как могли бы предположить ее палачи, она стала прототипом не одной из злых вещуний, которые предсказывают судьбу Макбету и Банко, но самой леди Макбет, вокруг которой и вращается все действие трагедии.