Фурии - Кэти Лоуэ

– Как ты смеешь?! – взвизгнула появившаяся из-за угла Ники. – Как ты, мать твою, посмела?

Робин круто повернулась, выпустив мою руку.

– Что, прости?

– Отставь его в покое, – дрожащим голосом проговорила Ники. Позади нее вырос парень, высокий и худощавый, но с такими же большими глазами и светлыми волосами, как у Ники. «Нейтан», – подумала я, улыбаясь про себя при виде ярости Ники: наверняка она застукала Робин за тем, как та флиртует с ним, просто чтобы доказать, что она на это способна. Однако же, когда парень вышел в круг света посреди гостиной, я увидела пламенеющую на его шее свежую рану – полумесяц с рваными краями, из которых сочилась кровь.

– Вот сука, – процедил он, притронувшись к шее и тут же отдернув ладонь со следами крови. – Чокнутая.

Ники посмотрела на него и вскрикнула при виде крови. Затем повернулась, раскрыв рот, к Робин.

– Ты что, действительно не в себе?

Робин засмеялась.

– При чем тут я, если ему нравится…

– Я что, просил тебя… – начал он.

Ники вздрогнула и пристально посмотрела на него.

– Может, она, ко всему прочему, еще и заразная. Надо бы тебе сходить к врачу, провериться.

Он набрал в грудь воздуху, словно собираясь сказать что-то, но, судя по всему, передумал.

– Тебе лучше уйти, – наконец выговорил он сиплым и оттого лишенным твердости голосом.

Робин повернулась ко мне и взяла за руку, все еще горячую после таблетки. Я посмотрела на Грейс и Алекс, они медленно поднялись и последовали за нами, мимо бассейна, через обсаженную березами дорожку. Снова зазвучала, оживляя атмосферу, музыка.

Я молчала в ожидании неизбежного: сердитых замечаний Алекс, пылкой самозащиты Робин, нашего с Грейс молчания, пока они будут пререкаться. Потом каждая из нас двоих примет свою сторону, мы обменяемся извиняющимся взглядами и зашагаем в ночь: Грейс – в дом Алекс, Робин – ко мне. А потом все встанет на свои места, и все эти ненужные споры и обиды унесет ветер.

Пока же мы продолжали наш путь, тени при свете уличных фонарей вытягивались, в темноте визжали и тявкали лисицы, и никто – ни Алекс, ни остальные – не говорил ни слова. Робин по-хозяйски пошарила в моих карманах в поисках сигарет. Я шлепнула ее по руке, она надулась; устыдившись, я вытащила пачку из сумочки и протянула ей, отрицательно помотала головой, когда она предложила одну мне.

– Знаете что, так продолжаться не может. – Голос ее опасно задрожал. Она повернулась к спутницам, те опустили глаза. – То есть, я хочу сказать, вы как угодно, но я этого терпеть не намерена. Она была нашей лучшей подругой.

Алекс вскинулась и открыла рот; я решила, что вот он – спор. Но она лишь вздохнула и покачала головой.

Робин говорила отрывисто, резко:

– Надо что-то делать. Нельзя просто…

– Робин, – оборвала ее Алекс, – я ведь не спорю с тобой. Ты права. – Алекс посмотрела на Грейс. Та кивнула медленно и торжественно. – Надо идти в полицию. Скажем все, что знаем. А там уж они пусть занимаются расследованием.

– Ну да, как в случае с отцом Грейс. – Робин саркастически рассмеялась. – Ведь тогда они по-настоящему классно отработали.

Ненадолго повисло печальное молчание; Алекс, в мучительных поисках ответа, открыла и тут же закрыла рот.

– К тому же, – продолжала Робин, – он заслуживает более суровой кары, чем любая из тех, на какие способна полиция. Он убил Эмили. И ничто уж ее нам не вернет.

На меня она не смотрела, напротив, кажется, специально избегала моего взгляда. Я помню, что заметила это еще до того, как она заговорила, – примерно так же ощущаешь покалывание в кончиках пальцев перед тем, как руки начнут дрожать; поняла, что слова, которые она сейчас произнесет, меня ранят.

– И никто ее нам не заменит, – твердо завершила Робин.

Слова, просвистев в воздухе, воткнулись мне словно шип в сердце. Правда, о которой я и без того догадывалась, вложенная в эти шесть слов, отдалась в ушах, как свист хлыста.

Я почувствовала на себе взгляды: сомнения или нервозность; что до выражения моего лица – это была маска, сама пустота, ни признака боли. Она простила бы меня, если бы в этот добела раскаленный момент я заговорила, скрывая под безразличием праведный гнев. Но даже не зная точно, что совершил или чего не совершал декан, я более не колебалась. Единственное, что я ощущала в тот миг, это невыносимая боль отверженности.

– Ладно, – решила я наконец. – Пусть будет так. Не пойдем в полицию. Но что ты предлагаешь делать?

Ответ ее я, конечно, предвидела. И мне было противно, что меня к этому подводят; противно от ощущения собственной слабости – и жажды ее одобрения.

Она промолчала, лишь слегка погладила по руке; мы шли по извилистому переулку и в какой-то момент остановились перед домом с заброшенным садом, по колено заросшим сорняками и чертополохом и выглядевшим особенно мрачно на фоне опрятной в целом улочки.

– За Эмили, – еле слышно проговорила Робин. – Мы сделаем это ради нее.

«За Эмили», – подумала я с чувством зависти, хотя в тот момент это ощущалось как сострадание – не по отношению к ней, но к моим подругам, их общей печали и ко мне самой. Если я исчезну, если со мной что-нибудь произойдет – заденет ли это их точно так же? Или меня просто забудут – как случайную знакомую, как тень той, кого они по-настоящему любили?

Я посмотрела на Робин, которая медленно, со свистом выдохнула сквозь зубы, и вспомнила, что она – они – для меня сделали. Фурии, мы – четверка мстительниц. Я вспомнила о том, что мы оказались способны совершить, власть, которой мы обладали, истории, которые рассказывали друг другу – про сны, про змей, про трепещущие крылья и когти, рвущие воздух, вспомнила, как Робин в минуты сомнений соединяла всех нас одной лишь силой своей веры, наэлектризованными, полыхающими праведным гневом речами против мужчин и несправедливости, против грубой силы.

Я кивнула, потянулась к Робин, как она потянулась ко мне в тот момент, когда под русалкой я рассказала ей про Тома.

– За Эмили, – негромко проговорила я, а мысленно добавила: «За вас».

И вот спустя пять дней мы снова шли по тихой пригородной улочке; над совершенно ровной поверхностью земли висело огромное небо, а мы болтали о чем-то и смеялись под ровный шум ветра. Сейчас я вспоминаю ее, эту волнующую легкость: нервы, предвкушение, страх, леденящий кровь.

– Добро пожаловать в ад, – сказала Робин.

Мы шли мимо бесконечного ряда домов-коробок, чьи побеленные фасады делали их похожими на гнилые зубы, мимо покрывшихся пылью гаражных дверей, по выщербленному асфальту; мелькали чужеродно звучавшие названия: «Лавандовый коттедж», «Старый амбар», «Дом жимолости».

Я спросила у Робин, как она узнала адрес декана. Оказалось, притворилась, что вывихнула кисть, подождала, пока школьная медсестра отвернется, пробралась в приемную и залезла в картотеку с персональными данными работников школы.