Бальзамировщик. Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез

Тишина (разве что не в моей грудной клетке). Дверь спальни, которая выходила в коридор рядом с дверью кабинета, была закрыта, но не на ключ (никакого ключа вообще не было), и я не мог помешать непрошеному гостю войти. В ушах у меня шумело. Я осторожно сел на кровать и принялся ждать. По-прежнему никакого шума — только отдаленный собачий лай со стороны Сен-Жермен. Прошла целая вечность, прежде чем я поднялся, тихо открыл дверь, пересек коридор, вошел в кабинет и, все еще сжимая бутылку в руке, включил свет. Мебель, бумаги, книги, прочие предметы, открытое окно, казалось, навсегда запечатлеются в моей памяти. Но никого здесь не было, и никаких странностей в обстановке я не замечал. Ничего, абсолютно ничего. Правда, перейдя в кухню, я обнаружил, что дверца холодильника приоткрыта — но, может быть, я сам неплотно ее закрыл. А что внутри? Йогурты, масло, молочные пакеты, куриные и утиные яйца (последние — прихоть Эглантины) — все как обычно. Кажется, я схожу с ума: кому пришло бы в голову лезть среди ночи в чужое окно только затем, чтобы стащить из холодильника яйцо или редиску?

Я снова лег, оставив свет включенным, сам не зная зачем. Я попытался читать газету, перечитал шесть раз одну и ту же фразу, но так и не понял ее смысла. Наконец меня сморил тяжелый сон, и я погрузился в него, полностью измученный.

Проснулся я поздно. Едва поднявшись, я тут же подошел к окну кабинета и выглянул наружу, чтобы попытаться понять, что произошло ночью. Мой взгляд остановился на наружной стене, которая соединяла центральное крыло дома с моим. До этого я о ней даже не вспомнил — она была в четыре метра высотой и такая узкая, что даже кошка едва бы прошла по ней (и однако, без всякого сомнения, именно этим путем Клемансо некогда проник в жилище мсье Леонара), но сейчас я подумал, что человек достаточно легкий и не боящийся высоты мог бы преодолеть это расстояние, уцепившись за край стены и передвигаясь с помощью рук. И тут мне пришла мысль о том, что вчерашний визит мог быть не первым: я вспомнил, как однажды, когда мы с Эглантиной занимались любовью, у меня возникло подозрение, что за нами кто-то наблюдает. И пока я смотрел на закрытое сейчас окно ванной комнаты мсье Леонара, в моей душе возникло ужасное подозрение, что именно оттуда кто-то неизвестный добирался до моих окон, чтобы развлекаться за наш счет.

Эглантина дала о себе знать лишь на следующий день. Ее сообщение на автоответчике говорило о том, что нам в очередной раз нужно «на время расстаться», а также о новой порции хлопот, которые Прюн доставила семейству: одна из ее подружек по стажировке, до которой дозвонились родители, «думала, что Прюн все еще в Ливерпуле», но вот уже неделю, как ноги ее не было в колледже. Чета Дюперрон уже собиралась отправиться в Англию и лично заняться поисками беглянки. Это навело меня на мысль позвонить Филиберу. Он ничего не знал и знать не хотел. К тому же он был полностью захвачен главным событием последних дней, которое требовало от него «кровавого» репортажа: в Оксерре начались съемки фильма «Нем, как могила» режиссера Жан-Пьера Моки.[109]

— На кладбище Сен-Аматр? — спросил я, внезапно догадавшись, о чем речь.

— А ты откуда знаешь?

— Я там вчера был.

Оказалось, он тоже там был, так что мы вполне могли встретиться. Мы поболтали о том, как тесен мир вообще, и в Оксерре — в частности. Думаешь, что далеко друг от друга, а оказывается — так близко, что можно столкнуться.

— Или наоборот, — заметил Филибер с какой-то непонятной интонацией.

— Ты имеешь в виду Прюн?

Он разозлился и заявил, что с него хватит этой маленькой шлюшки и моих расспросов. Этот мерзавец не сказал мне, что Прюн совсем недавно объявилась, приехала к нему, но он ей не открыл. Итак, она была в городе, но я тогда этого не знал.

Прогноз погоды не предвещал ничего необычного, однако в ночь с субботы на воскресенье, около пяти утра, поднялся резкий ветер, а потом обрушился проливной дождь. Как кстати после трехнедельной жары! Я сразу же решил в одиночестве отправиться на ту самую велосипедную прогулку, от которой отказалась Эглантина. И даже немного продлить маршрут и доехать до Туси — местечка, куда Эглантина никак не соглашалась добраться. В девять утра я уже мчался на полной скорости по пустынной Парижской улице, потом отважился проехать по улице Тампль в запрещенном направлении и оказался гораздо быстрее, чем предполагал — всего за четверть часа, — на дороге Сан-Фарго. Правда, она была не такой красивой, как дорога вдоль берега Йонны, но здесь почти отсутствовало движение, по крайней мере в выходные. Дорога была полностью в моем распоряжении. Меня охватил безумный восторг, и я преодолел немногочисленные подъемы, словно гонщик Тур-де-Франс (и без всякого допинга), а на спусках распевал во все горло.

Дорога была в основном ровной, прямой и достаточно однообразной, кроме одного участка незадолго до Вильфарго, где ее пересекала небольшая речушка под названием Больш, такая очаровательная, что я остановился, чтобы окунуться. Потом, когда я уже сидел на берегу и обсыхал, до меня неожиданно донеслись крики и собачий лай. Я решил немного подождать, что будет дальше, и не пожалел об этом.

Вначале показалась одна маленькая собачонка, потом две, потом пять, а потом несколько десятков — всех пород, но преимущественно (если не ошибаюсь) бассетов, такс и фокстерьеров. Все были на длинных сине-бело-красных поводках, которые сжимал в руке странный тип — высокий старик в джинсах и синей футболке, с огромной белой бородой. На голове у него был фригийский колпак, на ногах — красные кроссовки. Я был поражен — старик как две капли воды походил на того, что смеялся равномерным механическим смехом, сидя в городской библиотеке Оксерра! Увлекаемый вперед своими собаками и пытающийся удержать их одной рукой, он быстро двигался вперед, восклицая с равными промежутками: «Франция! Франция!» Когда они достигли узкого мостика через речку, у подножия которого я уже собирался обуваться, некоторые из собак залаяли на меня, но их хозяин, кажется, меня даже не заметил, и весь кортеж продолжал еще быстрее двигаться в сторону ближайшего поселка. Теперь я заметил, к своему несказанному веселью, что на каждой собаке была надета желтая попонка с вышитым на ней крупными буквами названием одного из французских департаментов, а помельче (об этом я скорее догадался, чем разглядел в действительности) — названием главного города и супрефектур. Я еще немного подождал, потом подхватил велосипед и решил тайно проследовать за кортежем.

Мы преодолели примерно семьсот — восемьсот метров, когда первые собаки поравнялись с указателем, на котором было написано «Вильфарго». В этот момент старик во фригийском колпаке разом выпустил все поводки и в последний раз выкрикнул: «Франция!», — сопровождая это слово взрывом хохота. Затем он уселся на насыпь у подножия указателя и закурил, между тем как добрая сотня «департаментских» собак устремилась по главной улице поселка, волоча за собой трехцветные поводки.

Я пересек поселок, с грехом пополам уворачиваясь от своры, особенно от Сен-Маритима и Пирене-Атлантик, двух крупных коккер-спаниелей, которым заднее колесо моего велосипеда показалось особенно привлекательным. Любопытно, что редкие жители поселка, попадавшиеся мне навстречу, были скорее удручены, чем удивлены, собачьим нашествием, словно бы оно не было для них неожиданностью.