Царевна Софья и Петр. Драма Софии - Андрей Богданов

Гордость заставила князя подняться от тяжелой болезни и отправиться на бурное озеро Ладогу: шторм привел его «в великий страх», однако когда майор Мейер не справился с делом «в баталии», командовать лодками «вместо майора» стал Куракин. Во время осады и приступа к крепости князь руководил под вражеским огнём переправой «и в переездах в день с берега на берег в лодке видел некоторой немалой страх».

После взятия Шлиссельбурга гвардейские полки двинулись на Нотебург. Там князь под жестоким огнем командовал осадными работами солдат Семёновского полка: «стрельба была великая, и многих убили». «Наказной майор» Куракин с четырьмя ротами по взятии города ходил на лодках в Финский залив и выбирал место для Санкт-Петербурга.

В московском параде победителей он не участвовал — заболевшего ногами князя оставили одного, однако по возвращении в Москву пожаловали майорским чином в Семёновский полк. В то время умер брат князя Бориса с семьей: не успев снять траур, майор водил полк на приступ Нарвы — «и взяли город одними шпагами в три четверти часа», предварительно исповедавшись и причастившись.

Куракин был счастлив вниманием государя и царедворцев; в ноябре 1703 г. с семёновцами и артиллерией «в команде моей отпущен к Москве». «Шли в Москву строем, а я шёл и вел Семёновский полк», — вспоминал князь. Но той же зимой его «внутренний секрет» стал «публичен» — язвы и пятна с ног перешли на всё тело и лицо.

Болезнь вроде проказы разыгралась на этот раз особенно сильно, не помогало самое упорное лечение, Куракин настолько ослаб, что, отправившись к армии в Вильно, поначалу проезжал только пять верст в сутки и даже подумывал вернуться назад.

Когда князь бледной тенью предстал перед государем, тот не медля послал его лечиться в Карлсбад. По пути в Кенигсберг и Кольберг Куракин «неутешно плакал», что выехал на службу: ведь разрешено было ему на Москве хоть год пожить! Однако он удачно проскочил мимо шведских кораблей на Балтике и через Берлин и Дрезден достиг курорта, где от ужасного безделья стал писать воспоминания.

Выучив немецкий и приказав сделать то же самое сыну и дочери, больной Куракин поехал через Лейпциг в Амстердам. Там он лечился и занимался делами восемь месяцев, на обратном пути прожил шесть недель в Бреслау и вернулся в Москву, где пробыл всего четыре недели. Князь был срочно вызван в царский лагерь в Польше, невиданно обласкан Петром, «и от князя Меншикова, и от прочих министров», произведен в подполковники и отправлен с секретной миссией в Рим.

Борис Иванович выехал из русского лагеря под Жолквой 18 января 1707 г., посетил Краков, Вену, Венецию, Болонью и Флоренцию, всюду получив должное «всем князьям от крови» уважение, а затем шесть месяцев уговаривал папу римского не признавать шведского ставленника Станислава Лещинского королем польским. Как обычно, занятого трудным делом подполковника болезнь почти не тревожила. Правда, для оправдания расходов пришлось продать собственное село, но дипломатическая миссия была совершенно выполнена.

Можно было повеселиться в Венеции со старым другом Франциском Морозини и другими знатными особами, от которых князь «великие приязни получил». При том он «был влюблен в славную хорошеством одну гражданку[325], называлася синьора Франческа Рота, которую имел за метрессу во всю ту свою бытность». Обошлась она за два месяца в 100 червонных, зато Куракин «так был влюблен, что не мог ни часу без нее быть».

«И расстался с великою плачью и печалью, — вспоминал Куракин о прощании с Франческой, — аж до сих пор из сердца моего тот амор не может выйти и, чаю, не выйдет. И взял на память ее портрет, и обещал к ней опять возвратиться, и в намерении всякими мерами искать того случая, чтоб в Венецию на несколькое время возвратиться жить».

Раб родового долга перед Россией, конечно, никогда не достиг своей мечты о соединении с возлюбленной. Дела государства были для князя превыше всего. Даже бурно резвясь в Венеции (и едва не подравшись на дуэли с дожем), Куракин договорился об обмене дипломатическими миссиями. В феврале 1708 г. он был уже в Вене, где получил, несмотря на своё инкогнито, прием у «всех министров и князей многих», а затем у самого императора.

Из Вены указом Петра князь был направлен в Гамбург. Он также заехал в Голландию, откуда через Брабант, Саксонию, Австрию и Венгрию вернулся в родное государство, по пути изрядно позабавившись среди аристократии разных стран и завязав контакты с графом Нейратом, Шомбергами, принцем Ракоци и другими виднейшими политическими фигурами, осмотрев дороги и пересчитав войска. Кстати же отписал домой, велев тестю своему А.Ф. Лопухину учить сына латыни, а дочь — французскому и танцам.

К русской армии в Погары Куракин прибыл как обычно в самый горячий момент: непобедимый король Швеции Карл XII шел на Украину. Гетман Мазепа изменил, «во всех местечках малороссийских и селах были бунты». Хорошо еще, что по пути князь Борис заехал в Киев к губернатору князю Голицыну «и тут забавился неделю» — потому что злобными происками Меншикова государь удалил его из армии, приказав подполковнику ехать в Киев, забрать там митрополита и других первых духовных персон, растолковать им измену Мазепы и привезти в Глухов для избрания нового гетмана.

«Дело бело причинно к потерянию живота» от шведов, повстанцев и самих архиереев — «согласников оному Мазепе», — вспоминал князь. «С трудом и страхом потеряния живота» Куракин с тремя спутниками «тайным образом» пересекли восставшие против царя районы Украины. Проклиная в душе подставивших его царедворцев, князь Борис «уговорил» архиереев не только не поднимать на него киевлян, но смирно направляться в Глухов для низложения Мазепы.

По дороге на Нежин стало известно, что король Карл форсировал Десну. Куракин поймал двух мазепиных конюхов, но по обычному своему человеколюбию отпустил, «а лошадей взял к себе». Так «с великим страхом проехали от Нежина до Путивиля», откуда князь уже спокойно отпустил архиереев в Глухов, а сам свалился в лихорадке. Миссия не была поставлена ему в заслугу, зато удалось получить месячный отпуск домой.

Прибыв в Москву 19 ноября 1708 г., Куракин уже 19 декабря выехал в армию и на Рождество принял под свою команду Семёновский и Астраханский полки. В столице, побывку в которой князь «ставил себе за счастье благодаря особому приему от всех», он засадил сына учить получше латынь, а жену с дочерью, «хотя и с противлением», взял от находившегося в опале первого тестя «в дом свой…и, оставя тут, поехал».

Помимо двух пехотных, по прорезавшейся вдруг странной приязни временщика Меншикова, Куракин получил под начало шесть драгунских полков и «уже перед многими имел любовь и приемность партикулярную, а особливо когда поднес бархат и другие вещи римские». «И во весь тот зимней поход имели со шведским королем многие акции, а особливо знатных; в Городном, где и нашего гвардии полку Семёновского часть была спешена, да под Сокольними… да под Опошнею, где взяли несколько полону и две пушки».