Отзвуки эха - Даниэла Стил

Амадея поежилась, но все-таки набралась храбрости и спросила об этом Розу. Они лежали бок о бок, достаточно близко, чтобы говорить шепотом и не быть услышанными. Правда, и шум в бараке стоял невероятный.

— Мне накололи номер в пересыльном лагере, прежде чем я попала сюда. Им приказано выкалывать номера всем, кто сюда попадает, но здесь такая неразбериха, что они решили подождать, когда наберется побольше народа. Может, тебе наколют завтра, когда определят на работу.

Амадее совсем не нравилось, что ее заклеймят, как скот, но ведь и Иисусу наверняка не хотелось быть распятым. Просто будет еще одна жертва, которую ей придется принести.

Роза наконец замолчала и повернулась на бок. Многие здесь были слишком слабы и измучены, чтобы разговаривать, но у тех, кто помоложе, все еще хватало энергии, несмотря на многочасовую тяжелую работу и почти полное отсутствие питания.

Позже, когда лагерь затих, откуда-то донеслись звуки губной гармошки. Неизвестный музыкант наигрывал венские вальсы и старые немецкие мелодии. Невозможно было слушать их без слез.

Амадея узнала, что в лагерь привезли целую оперную труппу и некоторые из актеров выступали в кафетерии. Кроме того, немцы выслали сюда немало певцов, музыкантов и артистов. Таким способом начальство пыталось поддержать дух заключенных. При этом все страшно боялись, что их переведут в другое место. Остальные лагеря были куда хуже, и там умирало куда больше людей. Терезиенштадт действительно считался образцовым лагерем, который нацисты демонстрировали всему миру как свидетельство своей гуманности, несмотря на то что официальной политикой Германии того времени было стремление очистить общество от евреев. Однако незаживающие раны на ногах, обморожения и дизентерия, осунувшиеся от голода лица, постоянные избиения и большой процент смертности говорили сами за себя. Плакат над входом в лагерь гласил: «Труд делает людей свободными». На самом же деле истинную свободу здесь давала только смерть.

Амадея долго молилась, прислушиваясь к звукам музыки, и, наконец, уснула. Здесь, как и в монастыре, людей будили в пять утра. За кипятком и жидким варевом сразу же выстраивались очереди, но двигались они так медленно, что многие отправлялись на работу голодными. Амадея зашла в контору за назначением на работу. Там была очередь на несколько часов. Но охранник сказал, что если она уйдет, будет наказана, и в доказательство своих слов ткнул дулом автомата ей в затылок. Девушка едва не упала и, покачнувшись, схватилась за голову. Охранник немного постоял рядом с ней, прежде чем перейти к следующей жертве. Вскоре Амадея услышала какой-то шум и, обернувшись, увидела троих охранников, избивавших палками молодого человека.

— Курение, — тихо прошептал стоявший за ней старик и покачал головой. За курение жестоко избивали, и все равно любой найденный окурок считался бесценным сокровищем. Окурки, как и украденную еду, старались тщательно прятать.

Наконец Амадея предстала перед офицером, обязанностью которого было давать назначения на работу. Вид у него был усталый. Взглянув на девушку, офицер кивнул и потянулся к стопке бумаг. В комнате, кроме него, сидели несколько его коллег, они ставили печати и штампы на лагерных удостоверениях. Амадея получила свое накануне и теперь вручила его офицеру, стараясь казаться спокойнее, чем это было на самом деле. Как бы ни была она готова на любые жертвы ради Господа, которому служила, все же тяжелые испытания последних дней подорвали силу ее духа.

— Что вы умеете делать? — сухо спросил он, делая вид, что ему все равно. На самом деле его задачей было выявить докторов, медсестер, дантистов и людей строительных профессий, которых можно было бы использовать на работах. Нацисты нуждались в инженерах, каменщиках, поварах, лаборантах — словом, в квалифицированных рабах.

— Я могу работать в саду, готовить и шить. Ухаживать за больными, хотя диплома у меня нет.

В монастыре Амадея часто помогала престарелым, немощным монахиням.

— Возможно, лучше всего я пригожусь в саду, — добавила она, вспомнив, как монахини, с которыми она работала, утверждали, что она может заставить расти даже высохшую былинку.

— Из тебя вышла бы хорошая жена, — пошутил офицер, снова взглянув на нее. — Разумеется, не будь ты еврейкой.

По его мнению, она выглядела лучше, чем большинство женщин-заключенных, и казалась более здоровой и сильной, хотя и была слишком худа и высока для девушки. Кроме того, у нее был вид истинной арийки. Никакого сходства с еврейкой.

— Я монахиня, — тихо объяснила Амадея. Офицер резко вскинул голову, но тут же уткнулся в бумаги, где говорилось, что ее мать еврейка. Но у нее французское имя!

— Какого ордена? — с подозрением осведомился он, и Амадея невольно задалась вопросом, нет ли здесь монахинь других орденов.

— Кармелитов, — улыбнулась она, и он впервые заметил внутренний свет, исходивший, казалось, из самой ее души.

— Здесь не место для всякого вздора, — нервно бросил офицер, что-то царапая на ее документах. — Прекрасно. Можешь работать в огороде, но если что-нибудь украдешь, тебя пристрелят. — Его лицо исказилось презрительной гримасой. — Работаешь с четырех утра до семи и не смей опаздывать.

Значит, ее рабочий день будет продолжаться пятнадцать часов, но какая разница? Остальным приходится не лучше.

Вокруг кипела бурная деятельность: все новых заключенных рассылали по баракам, назначали на работу. Всем ли выкалывали номера? Офицер, говоривший с Амадеей, очевидно, забыл об этом. У нее сложилось отчетливое впечатление, что, узнав, кто она, он сильно смутился. Вероятно, даже у нацистов имеется совесть, хотя, учитывая все, что Амадея до сих пор видела, в это было трудно поверить.

Днем она встала в очередь за едой и получила одну черную от гнили картофелину и корку хлеба. Женщине, стоявшей перед ней, досталась морковка. Суп кончился несколько часов назад. Но девушка была благодарна и за это. Она съела картофелину, выбросив сгнившую часть, и быстро сжевала хлеб. Думая об этом по пути в барак, Амадея упрекнула себя за жадность, с которой съела жалкий паек, но ей уж очень хотелось есть. Как и всем в лагере.

Роза уже лежала на топчане. Сегодня было еще холоднее, чем вчера, и она задыхалась от кашля.

— Ну, как дела? Получила номер? Амадея покачала головой.

— По-моему, они забыли. Я вывела офицера из себя, когда сказала, что жила в монастыре, — лукаво усмехнулась она, становясь на миг прежней молоденькой девушкой. Здесь все выглядели такими серьезными и старыми… — А тебе стоило бы пойти к доктору. Не нравится мне твой кашель, — встревоженно заметила она, засовывая ноги под матрац. Ступни немилосердно мерзли в деревянных сабо, а под тонкими бриджами для верховой езды ничего не было. Уже неделю она их не снимала, чувствовала себя грязной с ног до головы, но вымыться было негде. Днем Амадея хотела зайти в прачечную, чтобы узнать, нельзя ли поменять костюм на какую-нибудь чистую одежду, но не было времени.

— Что они могут, эти доктора? — отмахнулась Роза. — Лекарств все равно нет. — Она пожала плечами и, оглядевшись, заговорщически подмигнула Амадее. — Смотри, — прошептала она, вытаскивая что-то из кармана. На ладони у нее лежал ломтик яблока, выглядевший так, словно на него наступали тысячи ног, что, возможно, так и было.