Отзвуки эха - Даниэла Стил

Но никто его не преследовал. Да и кого может интересовать молодая монахиня? Даже если в монастырь нагрянет полиция, она ничего не добьется. Жерар надеялся, что об Амадее скоро забудут. Она не представляла никакой опасности. Впрочем, как и Беата с Дафной. Но гестапо не могло проигнорировать донос: наказание за служебные промахи было достаточно суровым. Однако если при аресте Беаты с дочерью властям доставались деньги и дом, Амадея не имела ничего, кроме поношенной одежды да четок, подаренных матерью-настоятельницей при расставании.

Жерар въехал во двор замка и обогнул дом. Время было обеденное, и он никого не встретил. Пока обитатели замка были заняты едой, он проводил Амадею в супружескую спальню, где их ждала Вероника. Она обняла молодую монахиню, и обе разрыдались. Жерар вышел, тихо прикрыв дверь спальни. Он предупредил слуг, что у жены мигрень, и не велел ее беспокоить. Предстоял долгий разговор. Следовало выработать план действий. Но сначала необходимо было дать Амадее время хоть немного оправиться от шока. Бедняжка потеряла все. Мать. Сестру. Монастырь. Ту единственную жизнь, которую она знала на протяжении шести лет. Прошлое. Связь с детством.

Она плакала так, что казалось, сердце ее вот-вот разорвется. Вероника Добиньи молча держала девушку в объятиях. Да и чем она могла ее утешить?

В ту ночь Жерар и Вероника долго разговаривали с Амадеей. Почти до утра. Но прежде дождались, когда разойдутся слуги и в доме станет тихо. Только тогда Вероника спустилась в кухню, чтобы приготовить Амадее ужин. Но та не могла есть. Она шесть лет не прикасалась к мясу и теперь растерянно смотрела на яйца с сосисками, которые поставила перед ней Вероника. Кроме того, без монашеского платья Амадея чувствовала себя голой. И хотя она так и не сняла одежду, выданную ей в монастыре, дело было не в этом. Просто она никак не могла свыкнуться с тем, что мир в одночасье перевернулся. И одежда была только одной из ее проблем.

Весь следующий день Жерар думал, что им делать, и, похоже, нашел ответ. Он посоветовался с женой, и та с ним согласилась. Амадея не может оставаться здесь до конца войны, но спрятать ее на время вполне возможно. В одной из башен замка находился небольшой, постоянно запертый на замок чуланчик, и Жерар был убежден, что там Амадею никто не найдет. По ночам она сможет спускаться в их комнаты, дышать свежим воздухом, но днем придется сидеть под замком. Удачно, что при чуланчике имелся крохотный туалет.

— Но что они сделают с вами, если найдут меня?

— Не найдут, — просто ответил Жерар. Другого плана у них пока не было, но они получали время на размышления.

В ту ночь Амадея помылась в ванной Вероники и, впервые за много лет взглянув на себя в зеркало, испугалась. На нее смотрела взрослая, не слишком молодая женщина, с коротко остриженными светлыми волосами. Амадея сама стригла их каждый месяц: просто отхватывала ножницами кончики прядей, не заботясь о том, что они могут лечь неровно. Подобные мелочи ее не интересовали. Ни тогда, ни теперь. Вся ее жизнь принадлежала Иисусу, и сейчас ей пришлось принести в дар ему и сестрам собственную безопасность, чтобы спасти остальных. Правда, не меньшую жертву приносили и Добиньи.

Вероника порылась в шкафах, чтобы найти для Амадеи одежду, и выбрала длинную синюю юбку, белую блузку и свитер. Размер у них был почти одинаковый, поэтому она отложила еще белье и красные босоножки. Амадея почувствовала себя настоящей грешницей: все это выглядело слишком красиво. Но она сказала себе, что выполняет обет покорности, поскольку так велела настоятельница, следовательно, ее дело — повиноваться и жить в миру, пока не настанет пора вернуться.

Но на сердце все равно было тяжело.

Жерар проводил ее наверх, по пути захватив вытащенный из другого чулана запасной матрац, и положил его на пол вместе с подушкой и одеялами.

— Увидимся завтра, — улыбнулся он Амадее, затем закрыл и запер за собой дверь. Девушка легла на матрац и блаженно вытянулась. Как эти люди добры к ней!

Остаток ночи она молилась за мать и сестру, да и день провела в молитвах, как привыкла в монастыре. Один раз пришел Жерар и принес ей еду и воду. Ночью он снова отпер дверь и провел Амадею в спальню, где она смогла привести себя в порядок и поужинать.

Так продолжалось все лето. К сентябрю волосы Амадеи отросли до плеч. Теперь она была похожа на ту девушку, которая шесть лет назад пришла в монастырь.

От матери и сестры вестей не было. Амадея знала, что иногда узникам позволяют послать открытку, известить родных, что они живы, но Жерар несколько раз справлялся в монастыре, и настоятельница каждый раз отвечала, что для Амадеи ничего нет. К счастью, оказалось, что власти ее не ищут. Амадея просто исчезла, растворилась в большом мире.

Летом Германия начала войну с Россией. В оккупированных странах продолжались массовые убийства евреев, строились и открывались новые концлагеря. Во время одной из ночных бесед Жерар сказал, что в сентябре немецким евреям было приказано носить на рукавах ленты с желтыми звездами. Вскоре началась их массовая депортация в концлагеря.

К этому времени Амадея пробыла в добровольном заточении уже пять месяцев, и пока здесь все было спокойно. Посторонние ни о чем не догадывались. Жерар и Вероника не заговаривали о ее уходе, хотя и знали, чем грозит им разоблачение. Амадея не раз предлагала освободить их от своего присутствия, но они настаивали, чтобы все оставалось по-прежнему. Не имея собственных детей, они шли на риск ради Амадеи в память о ее родителях.

Так продолжалось еще несколько месяцев. Амадея была потрясена, когда однажды ночью Жерар, открыв дверь чуланчика, сообщил о нападении японцев на Перл-Харбор. Соединенные Штаты сразу же объявили войну Японии, а четыре дня спустя — и Германии. Амадея, не выходившая из дома вот уже восемь месяцев, с удивлением осознала, что уже наступает Рождество. Но самой ей праздновать было нечего, если не считать доброты Добиньи, самоотверженно прятавших ее от нацистов.

За два дня до Рождества, когда Жерар, как обычно, пришел, чтобы выпустить ее из каморки, девушка сразу заметила, что он сильно расстроен. За окнами весь день раздавались шум и лошадиное ржание. Оказалось, что гестапо реквизировало почти всех животных, и Жерар опасался, что и замок тоже будет захвачен. Местный комендант сказал, что желает лично осмотреть поместье сразу же после Рождества: сейчас он слишком занят. Это означало, что Амадея больше не может здесь оставаться. Прежде чем нацисты начнут совать носы в каждый уголок, ей следовало найти другое убежище. Жерар осторожно навел справки и выяснил, что неподалеку на ферме скрывали евреев в подземном тоннеле. Добраться туда будет нелегко. До сих пор им сказочно везло, но теперь они попали на заметку, и Амадее вновь грозила опасность.

— Вы были так добры ко мне, — растроганно сказала она, когда они втроем сидели в сочельник на кухне за рождественским гусем. Ковыряя вилкой ломтик сочного мяса, Амадея гадала, живы ли ее мать и сестра. Она так и не получила от них ни одной весточки. Будь они живы, Беата непременно воспользовалась бы разрешением послать открытку. Значит…