Восстание - Дмитрий Павлович Шишкин

хоть бы Зверев, что ли, зашёл?!» – Антона трясло, и сам он не понимал то ли от паники, то ли от ярости. Глаза налились кровью. Ситуация была яснее ясного: вот он враг перед тобою. Победишь, подавишь его – выживешь, и дальше война план покажет. Нет – лучше об этом не думать. Он не чувствовал уже ни рук, ни спецназовцев рядом с собою. Это был поединок, смертельная схватка. Победитель получит всё. Мгновенно и остро пришло это понимание.

Царёв на словах Антона подпрыгнул, выпучил глаза и завизжал тоненько срывающимся голосом, тыча пальцем в сторону задержанного:

– Заткните, заткните его! Пусть заткнётся! Кляпом его заткните немедленно!

Охранники растерянно оглянулись по сторонам в поисках подходящего предмета. Вождь мстительно осклабился, разулся и стал снимать носки.

Грудь Антона начала вздыматься рывками, ноздри раздулись, как у загнанного коня, а воздуха всё равно не хватало для выражения эмоций. Да и слов тоже.

– Ты… Ты… Да ты… – и Антона прорвало потоком непечатных отборных ругательств, словно бы и не в МГУ провёл он последние годы, а где-то на помойке рядом.

Один из охранников не в силах стерпеть такого святотатства, недолго думая, саданул Антона сзади под основание черепа. Ноги его согнулись в коленях, глаза стали пьяными, парень «поплыл», но, всё ещё цепляясь за остатки сознания, что-то нечленораздельно мычал.

Лжеленин швырнул через комнату бойцам заботливо свёрнутые в рулончик носки. Характерный пролетарский запах немедленно заполнил комнату, чистоплотностью Царёв не отличался с детства.

Охранник, что не бил, поспешил исправиться в глазах вождя и ловко запихал вонючий кляп Антону в рот.

Царёв от злобного упоения чуть не прокусил нижнюю губу. Подошёл к столу, нажал кнопку на коммутаторе.

– Фёдор Андреевич, зайди-ка ко мне и прихвати парочку своих… из команды. Тут клиент для вас. Срочный.

Несколько минут, пока ждали отдел репрессий, Царёв, вольготно развалившись в своём кресле, в полной тишине любовался поверженным и униженным Антоном, беспомощно висевшим на руках спецназовцев. Он так и не провалился в забытьё окончательно, но реальность от него уплывала. Словно в замедленной съёмке, он крутил головой по сторонам, пытаясь хоть что-то понять и рассмотреть сквозь пелену.

Зашёл главный палач и двое его «быков», как он сам их называл.

– Забирайте этого, – Лжеленин, обретший вновь свой неповторимый дефект дикции, кивнул в сторону Антона, – расстрелять немедленно. Прямо здесь: во дворе иль в подвале.

Фёдор Андреевич опешил.

– Владимир Ильич, а… есть документ какой?

Вождь побагровел.

– Я твой документ! Я приказываю! Хватит уже либерастничать! – для пущей доходчивости он хлопнул ладонью по столу. – И кляп не вынимать, болтает много, пусть так сдохнет!

– Есть расстрелять! – Фёдор Андреевич кивнул своим людям, они фактически силой вырвали Антона из рук спецназовцев, явно не ожидавших такого развития событий и не знавших, что предпринимать без инструкций руководства.

Антона уволокли.

– Вы свободны, товарищи! – Царёв повелительно махнул рукой в направлении двери.

Бойцы недоуменно пожали плечам, но вышли без разговоров, заспешив с докладом к своему командиру.

***

Расстреливать Антона решили в подвале, всё меньше лишних глаз, хотя их проход по Смольному куча народу уже видела…

За дело взялся лично Фёдор Андреевич. Антон как-никак фигура – надо уважение оказать.

Он не спеша подошёл сзади к поставленному на колени парню. Фёдор Андреевич вообще всё делал настолько несуетливо, что, казалось, судьба ему в строители, но кого-то бог уберёг, – он пошёл в палачи. Так же не торопясь, с оттяжечкой щёлкнул затвором пистолета, отчего Антон заметно вздрогнул, а затем, не получив немедленно пулю в затылок, мелко затрясся в истерике. На штанах расползалось мокрое пятно.

– Как-то не по-человечески получается, – пробурчал Фёдор Андреевич, обошёл парня и вытащил кляп из его рта.

Где-то минуту Антон жадно хватал ртом воздух, губы дрожали, по подбородку стекала слюна.

Подняв на палача полные слёз умоляющие глаза, он прохрипел:

– Ленин не настоящий!– и в подтверждение своей искренности затряс из стороны в сторону головой.

– Ну и что? – широко улыбнулся палач, убив последние антоновские надежды. – Многие догадываются, только какая нам разница?

Подошёл вплотную, отчего Антон сжался в маленький дрожащий комок, похлопал ободряюще приговорённого по плечу.

– Ты давай, парень, соберись. Судьба такая. Встреть смерть как мужчина, ничего изменить уже нельзя, – Фёдор Андреевич глубоко вздохнул и неожиданно ударился в философствования, профессия к этому располагала. – Правильно ты жизнь прожил. Все мы хотим добиться чего-то, двигаем кого-то при этом, естественный отбор. Иначе не было бы человеческой истории… Но и ни за что людей не расстреливают.

Палач договорил и начал заходить за спину.

– Последнее желание есть? Покурить, может?

– Стихи, – выдохнул Антон внезапно стрельнувшую в голове мысль, никак не обдуманную, но навязчивую.

– Какие стихи? – приговорённому удалось Фёдора Андреевича, людей убившего больше, чем комаров, удивить.

– Читать хочу.

– А-а… Ну ладно, читай. Только не поэму! – он по-солдатски грубо заржал.

И Антон начал. То, что всегда помнил, но ни разу никому не читал, считая слишком лиричным для Маяковского, его стихотворение на смерть Есенина.

Вы ушли,

как говорится,

в мир иной.

Пустота…

Он читал вдохновенно как никогда. Ситуация располагала. Помутнение рассудка уже прошло, но реальность всё равно казалась какой-то… киношной, что ли. Или как во сне: может, вот-вот пробуждение и кончится этот кошмар? Постепенно, по мере приближения к финалу, Антон начал понимать, откуда эта мысль и это вдохновение: читает он не для себя, а для палача. В надежде, в последней отчаянной и сумасшедшей попытке тронуть какие-то струны в его заскорузлой душе, поцарапать, сорвать с неё корку запёкшейся крови. И подвигнуть его простить, дать шанс…

…Для веселия

планета наша

мало оборудована.

Надо

вырвать

радость

у грядущих дней.

В этой жизни

помереть

не трудно.

Сделать жизнь

значительно трудней.

На последней фразе, ровно на точке прогремел выстрел. Фёдор Андреевич своё дело знал. Была у него своеобразная палаческая мораль – убить точно в момент завершения последнего желания, чтобы казнимый умер на высокой ноте, и лицо не было искажено животным страхом неминуемой смерти.

***

Зверев, едва открыв дверь кабинета и увидев вождя, с чего-то вдруг решившего начать потреблять ещё до обеда, с ходу озабоченно спросил:

– Что происходит, Владимир Ильич, что за шум, движение какое-то в штабе, вы не в курсе?

Лжеленин отставил стакан и совершенно спокойно ответил:

– Предательство, Юрий Алексеевич. Антон Кирилла под пули подвёл, подставил. Ночью убили парня… – и, внезапно всхлипнув, жалостливо добавил, – а я ведь его с детства, – провёл рукой где-то на уровне пояса, – знал.

Потянулся к стакану и залпом допил.

– Как? –