Великий Столыпин. "Не великие потрясения, а Великая Россия" - Сергей Степанов

Решение о введении военно-полевых судов было принято через неделю после взрыва на Аптекарском острове. По этой причине общественное мнение связывало полевые суды с именем премьер-министра. Однако это заблуждение. Инициатором военно-полевых судов являлся Николай П. Вопреки распространенному заблуждению последний царь не был мягким или нерешительным, по крайней мере в делах подобного рода. Царь собирался ввести полевые суды еще в декабре 1905 г., но тогдашний премьер Витте отклонил его предложение. В начале июля 1906 г. Николай II выразил свою волю в следующих словах: «Напоминаю Главному военно-судному управлению мое мнение относительно смертных приговоров. Я их признаю правильными, когда они приводятся в исполнение через 48 часов после совершения преступления – иначе они являются актами мести и холодной жестокости». После кровавой бойни на Аптекарском острове Николай II получил дополнительные аргументы, убедившие его в правильности этой меры.

Обстоятельства принятия Положения о военно-полевых судах описаны в известных мемуарах товарища министра внутренних дел В.И. Гурко[203]. Он вспоминал, что министры заседали на Фонтанке. Обсуждался проект земельного устройства крестьян в Закавказье. В самый разгар прений в залу вошел курьер и передал Столыпину какой-то конверт, с содержанием которого он тотчас ознакомился и немедленно вслед за сим сказал, что он имеет доложить Совету министров спешное дело. Столыпин ознакомил министров с собственноручной запиской Николая II, в которой говорилось о требовании царя немедленно учредить военно-полевые суды для суждения по законам военного времени. Гурко отмечает: «Впечатление, произведенное этой запиской, было огромное. Мера эта в ту минуту, очевидно, не совпадала с намерениями Столыпина, все еще мечтавшего справиться с революцией мерами конституционными».

Однако верноподданный министр должен был повиноваться монарху. Характерно, что военно-полевые суды были не самой суровой мерой, которая предлагалась в те дни. Обсуждался проект введения института заложников. Гурко считал такую меру вполне допустимой, так как революционеры вели открытую борьбу с государственной властью, которая не только имела право, но даже обязана была принять все меры для обеспечения нормального порядка управления страной. Он с осуждением писал: «Иначе смотрел на это Столыпин. Он с ужасом отмахнулся от предлагаемого способа борьбы».

Законопроект о военно-полевых судах был разработан главным военным прокурором В.П. Павловым при участии министра юстиции И.Г. Щегловитова. Характерно, что оба юриста весьма скептически относились к царской идее. И.Г. Щегловитов, несмотря на стойкую репутацию поборника беззакония, в осторожных выражениях писал, что практически было бы весьма затруднительно выявить «те случаи, когда до постановления судебного приговора надлежит считать по делу вполне безусловно доказанным состав преступления, а равно и виновность в оном обвиняемого и когда, следовательно, на упомянутое дело надлежало бы распространить проектируемый порядок»[204]. Главный военный прокурор В.П. Павлов, которого все единодушно характеризовали как человека «не прославившегося своим милосердием», утверждал, что такая система лишь отдаленно напоминает законность. Парадоксально, что главный военный прокурор, наряду со Столыпиным, в глазах оппозиции считался инициатором «скорострельной юстиции». Он был подвергнут шквальной критике депутатами II Государственной думы. Опасаясь за свою жизнь, Павлов стал затворником, не покидал стены Главной военной прокуратуры, только на короткое время выходил подышать во двор. Там его настигла пуля террориста. Убийство главного военного прокурора лишний раз подчеркивало неэффективность военно-полевой юстиции. Очевидно, в настойчивом желании Николая II ввести эту меру проявилось непонимание психологии террористов. Точно так же заблуждались все монархисты. Например, В.В. Шульгин говорил во II Государственной думе: «Сегодня бросил бомбу, а завтра повесили. Тот, кто имеет бросить бомбу послезавтра, задумается над этим»[205].

Незадолго до покушения главного военного прокурора Центральный летучий боевой отряд эсеров пытался осуществить террористический акт против Столыпина. Боевики отряда узнали, что 21 декабря 1906 г. состоится торжественное открытие клиники кожных болезней, на которое были приглашены сановники. Они наметили двойное покушение: на Столыпина и на петербургского градоначальника фон дер Лауница. Охранное отделение получило от своего секретного агента сведения о подготовке террористического акта, хотя не знало всех деталей. Несмотря на предупреждение, Столыпин собирался ехать на открытие клиники. Жена с трудом уговорила его остаться дома. Среди приглашенных были два молодых человека в безукоризненных фраках. Один из них – Сулятицкий – должен был взять на себя Председателя Совета министров, другой – Кудрявцев – поджидал градоначальника. Убедившись, что Столыпин не приедет, Сулятицкий кивнул товарищу и ушел. Кудрявцев поравнялся на мраморной лестнице с фон-дер Лауницем, выпустил в него три пули и сам застрелился.

Невозможно было запугать быстрой казнью террористов, которые заведомо шли на смерть. У многих боевиков считалось делом революционной чести покончить жизнь самоубийством, чтобы не попасть в руки полиции. Они сами выносили себе приговор быстрее, чем самый быстрый военно-полевой суд. У эсеров никогда не было нехватки желающих вступить в боевую организацию. Принимали только самых настойчивых и готовых легко распрощаться с жизнью. Перед покушением они писали предсмертные письма, иногда не сами, а просто переписывали то, что им подсовывали организаторы терактов. Но вот как раз руководители боевых групп уходили от полевых судов, так как на месте преступления удавалось арестовывать только рядовых исполнителей.

Московский губернатор В.Ф. Джунковский, будущий командир корпуса жандармов, оценивая эпопею военно-полевых судов, отмечал: «Эти суды не оправдали тех ожиданий, которые Совет министров на них возлагал; думаю даже, что они принесли более вреда, чем пользы, так как способствовали произволу, увеличивая кадры недовольных, и часто предание такому суду зависело от характера и взгляда отдельных лиц. Некоторые генерал-губернаторы стали предавать этому суду не только за выдающиеся покушения на должностных лиц, но и за простые вооруженные грабежи. Между тем военно-полевой суд, составленный не из юристов, а из заурядных строевых офицеров, не стесненных никакими рамками, мог вынести по однородным совершенно делам совершенно разные приговоры, что и случалось не раз – все зависело не от статей закона, а от характера и взглядов случайных членов суда»[206].

Действительно, за схожие преступления могли приговорить и к смертной казни, и к одному году арестантских рот. До введения военно-полевых судов смертной казни избежали Григорий Гершуни и Егор Сазонов. Первого товарищи эсеры благополучно вывезли из сибирской каторги, спрятав в бочке с квашеной капустой. Через Японию он уехал в США, где выступал на митингах с рассказами о злодействах царского режима. Сазонова, убийцу Плеве, собирались освободить досрочно, но он покончил жизнь самоубийством из-за нервного расстройства. Анастасия Биценко, застрелившая генерала Сахарова в доме Столыпина, жила на Акатуйской каторге (каторгой для нее только по названию) вместе с подругами Марией Спиридоновой и Фанни Каплан. После учреждения полевых судов казнили людей, едва замешанных в терроре или вообще случайно оказавшихся на месте преступления. Газеты были полны рассказами о смертных приговорах за старую неисправную берданку, обнаруженную при обыске в шкафу; за разбрасывание революционных прокламаций; за стояние около дома, из которого была обстреляна полиция, и т.п.