Ключ к сердцу императрицы - Елена Арсеньева

— Извините, Адам… — пробормотала она, с трудом удерживая слезы. — Я этого не думаю, честное слово. Я говорила нарочно, потому что… я хотела, чтобы вы разозлились и выдали меня Марше. Но и в это я тоже не верила, не верила, что вы способны на подлость. Но если бы вы знали, до чего я сейчас несчастна! Если бы вы только знали!

— Матка Боска, — пробормотал Сташевский, — да неужели вы его так любите, этого храброго и такого безрассудного мальчика? Ох, поверьте, я кое-что понимаю в людях… Марше подошел бы вам куда больше! Простите меня, простите! Я понимаю, над сердцем мы не властны. И даже вы, с вашей внутренней силой, даже вы, с вашей поразительной страстью к l’aventures, с вашей способностью управлять событиями, — даже вы не способны властвовать своим сердцем и своими страстями. Как зла, как безрассудна наша любовь. Она убивает нас иногда…

— О, как убийственно мы любим… — с болью выдохнула Лидия.

— Да. Удивительные слова. Кому они принадлежат?

— Это неважно.

— В самом деле, неважно.

Сташевский взял ее руку и поднес к губам.

«Никогда у меня не было такого друга, — подумала Лидия, смаргивая слезы. — Может быть, и не будет никогда!»

— Послушайте, Адам, — молвила она неожиданно для самой себя. — Вы просто должны знать… Что бы ни случилось сегодня, Ирина все равно станет вашей женой. Но не раньше, чем через два года. Не могу сказать точнее… однако в тысяча восемьсот четырнадцатом году она еще будет носить фамилию Рощина. Потом у нее будет двойная фамилия. Рощина-Сташевская.

— Значит, он всегда будет стоять между нами, — тихо сказал доктор.

— Я не знаю, станет ее мужем Алексей или его брат Василий, — покачала головой Лидия, цепляясь за последнюю надежду. — Может быть, нам удастся убедить Марше…

Дверь распахнулась.

— Интересно в чем? — спросил с улыбкой Марше. — Хотя вы очень хорошо умеете убеждать, Жюли. Я слышал каждое слово и теперь вижу, что бедный, легковерный доктор почти поверил вашим пророчествам. А ведь вы играете им! Вы готовы на все, чтобы он так или иначе помог вам спасти своего соперника. Но я не столь легковерен…

— Отпустите Алексея! — вскричала Лидия, теряя голову от страха. — Не убивайте его, умоляю! Я сделаю все, что вы захотите!

— Неужели все? — Марше смотрел с забавным, почти детским выражением. Чего больше на его лице: насмешки или надежды? — Ну что ж, попробуем поверить… и проверить. Скажем, для начала… предскажите-ка мне будущее!

— Ваше будущее?..

— Да, мое, — кивнул Марше. — Могу, впрочем, и сам предречь, что сейчас вы воспользуетесь случаем напророчить мне геенну огненную!

Лидия посмотрела в его зеленые, беспутные, шальные глаза.

«Ну, погоди, галльский петух! Ты у меня сейчас получишь — и мне наплевать, что со мной потом будет!»

— Да уж скорее вас ждет ледяная купель, — медленно проговорила она.

— Это в каком же смысле?

— В самом буквальном. В Белоруссии есть такая река — Березина… И вот двадцать шестого или двадцать седьмого ноября сего года… А впрочем нет, я начну издалека. Седьмого октября ваша великая армия выкатится из сожженной, обезлюдевшей Москвы, проклиная тот день и час, когда она туда вошла. Вы побредете по Смоленской дороге, голодные и оборванные. Рано ляжет снег, рано ударят морозы. Трупами будут устланы обочины дорог, окоченелые руки и ноги французских солдат будут торчать из сугробов. Вас будут убивать партизаны, крестьяне, ополченцы, регулярная армия. Но генерал Мороз и маршал Голод будут действовать куда решительней. Благодаря вам русский язык обогатится новой поговоркой: «Голодный француз и вороне рад!» Кроме того, в русском языке появится слово «шаромыжник» — бродяга, проходимец, потому что оголодавшие французы будут клянчить что ни попадя, приговаривая: «cher ami», дорогой друг. Словом «шваль» станут обозначать все самое непотребное, отбросы всякие, но оно появится после того, как русские достаточно наслушаются слова «chevalier» — всадник, рыцарь… Ваше войско будет на последнем издыхании, когда подойдет к Березине. Вас останется уже не слишком много… примерно восемьдесят тысяч. А к границам России в начале войны подступило сколько? Четыреста пятьдесят тысяч, верно?

Марше хлопнул глазами и пожал плечами.

— Итак, Березина, — продолжала Лидия. — Около деревни Студенки будет выстроен мост, через который успеет переправиться сам Бонапарт, маршал Удино и около девятнадцати тысяч ваших солдат. Потом Наполеон отдаст приказ сжечь мост, чтобы по нему не прошла русская армия, которая будет наступать вам на пятки. Сорок тысяч ваших солдат попадут в плен. Остальные погибнут при попытках переправиться через Березину. Спасутся только те, кто сможет найти лодки или сделать плоты. Но и среди них многие потонут, ведь русская артиллерия будет непрерывно вас обстреливать! Поэтому самое разумное — подняться выше по течению. Там Березина поуже, а лед покрепче. По нему можно перейти, но лучше все же запастись лодкой… заранее. И драться за нее с другими удальцами, потому что в тот день вопрос будет стоять так: у кого есть лодка, тот спасется и вернется домой.

Марше смотрел со странным выражением…

«Вот сейчас он отведет глаза, вздохнет, а потом ка-ак выхватит пистолет да ка-ак выстрелит мне в лоб за такое жуткое пророчество о страшном конце великой армии!»

Марше отвел глаза и вздохнул.

— Не думайте, что вы мне открыли какие-то безумные тайны, — устало сказал он. — Я знаю, что наш император совершил целое море ошибок. Он вступил с войском в страну, не имея ни малейшего понятия ни о нравах, ни о характере русских. Неслыханно еще, чтобы какой-нибудь полководец — если, конечно, боги не помутили ему разум, дабы погубить! — в один день уложил почти полторы сотни тысяч своих солдат, чтобы только иметь пустую славу — взять Москву! Бонапарт, наш кумир, идол Европы, сделал это при Бородине.

Седьмого октября, вы сказали, мы покинем Москву? Боже мой, да я бы на его месте уже ушел оттуда! Бегом убежал! Или на нашего императора напал какой-то столбняк? Он ждет Кутузова на поклон… он ждет на поклон народ, который оказался достаточно силен, чтобы самому начать жечь свою священную столицу! Так волк отгрызает себе лапу, чтобы выбраться из капкана!

Я много видел на русской земле… И дома, и усадьбы были разрушены — разрушены своими же хозяевами! Я понял, на какие крайности способен народ, достаточно великий, чтобы предпочесть полное разорение чужеземному владычеству. А мы?.. Мы неспособны были оценить это. Мы восстановили против себя русских тем, что разрушали их церкви и ругались над их истовой верою. В Египте, например, наш император оказывал столько почтения магометанству, что можно было ожидать его перехода в эту веру. В Италии, Австрии, Испании — везде он казнил святотатцев. Но в России… он словно не знал, как русские привязаны к своей вере, как почитают своих святых, как важна для них церковь и почитаем сан священника. Едва ли он признавал русских за христиан! Да и мы все заражены этим его духом! Мы уже не можем изгнать его из себя! Теперь в глазах русских мы хуже мусульман, мы нечестивцы и ведем себя в полном соответствии с этим наименованием.