Лестница Ламарка - Татьяна Алферова

В коридоре на полу под зеркалом лежал красно-коричневый косметический карандаш, каким обводят губы. У Зои в доме такого не было, значит, никуда не денешься от мысли, что карандаш появился вместе с Сережей, может, выпал из кармана, когда гость уходил, торопясь, и не глядя по сторонам, натягивал куртку.

В конце концов, наступило завтра. И прошло еще несколько дней без желаний. С безмолвием богов. С мелкой пылью с небес, не разберешь, снег ли, изморось. Эта размытость успокоила Зою, она почти забыла о карандаше и Сережином бегстве из ее дома или решила, что забыла. Приближался день рождения Зоиной подруги Марины. Договариваясь по телефону о том, что придет не одна, Зоя наткнулась на неприятный вопрос – ходит ли она с Сергеем к его приятелям. Далее вопросы следовали один за другим: что собой представляют эти самые приятели, как воспринимают Зою и тому подобное. Не подумав, Зоя ответила "да" в самом начале, хотя ни разу не видела никого из Сережиного окружения. Отвечать дальше оказалось трудно, обида пережала горло, увлажнила глаза. Марина хмыкнула чересчур понимающе и свернула разговор.

"Да" прозвучало машинально, но, повесив трубку, Зоя поняла, что ей стыдно признаться в том, что они никуда не ходят вместе и что все происходящее с Сережей она знает лишь с его слов. Даже дома у него Зоя не бывала ни разу. Внезапно все черточки и случайные штрихи заняли единственно возможное место на листе, образовали стройную схему. Боги трясли исполненным листом, веселясь и почесываясь. Как поздно Зоя догадалась, почему они хранили безмолвие так долго.

Почему мужчина никогда не остается на ночь, ничего не ест в гостях, не водит к себе? Потому что дома его ждут, ждет та, которая накормит ужином, уложит спать и не потерпит непрошеную гостью. Но раз уж Зоя проявляла чудеса бестолковости, Сережа подбросил ей косметический карандашик жены. Не говорить же ему прямым текстом: так, мол, и так, дорогая, я тебя, конечно, люблю как родную, но некоторым образом уже женат. Вел-то он себя честно, намекал, как мог, с самого начала, да Зоя понять не хотела. Нет, он не виноват. Самое простое – обвинить, слабая женщина так бы и поступила на ее месте, заявила бы с порога: "Ты меня обманывал, ты меня использовал". Зоя выдержит, Зоя сильная. Кто выиграет от разрыва и что можно выиграть? Ей ничего без Сережи не светит, не потому, что никто больше не позарится, а потому что никто другой не нужен. А Сергей? Пусть нерегулярно, но приходит, значит, ему тоже необходимы эти встречи, было бы дома все в порядке – не ходил бы. Выход один: продолжать все, как есть, а там посмотрим. Можно себя уговорить, что остальное, находящееся вне их отношений – неважно.

Но как можно было не замечать? Маринка, не зная ничего толком, сразу нащупала, без помощи и поддержки богов, не слышимых ею.

Зоя резво представила себе, как Сергей обнимает ту, другую, говорит ей те же слова с той же интонацией – мужчины ленивы и неизобретательны в этом отношении и до конца жизни используют однажды в юности найденные или заимствованные формулы любви. Как ведет мизинцем по высокой нежно-смуглой скуле, бормочет "мой малыш", и это слово мужского рода, обращенное к женщине, дрожит и вибрирует на кончике его языка, исследующего мочку с двумя маленькими гладкими серьгами-колечками, продетыми одна над другой.

Проснувшись с хорошим настроением – отличное качество просыпаться радостно; что бы ни случилось в далеком вчера, к сегодняшнему утру оно имеет такое же далекое отношение, – итак, проснувшись, Зоя разрешила вчерашнюю проблему просто и изящно. Чтобы избавиться от щемящей тоски, тем более вдруг ей лишь почудилась причина, вдруг ничего такого нет на самом деле, надо перестать ревновать, а если перестать не удается, внушить себе, что не ревнуешь, что все – не важно.

В подобном подходе таилась опасность, ибо есть впечатлительные натуры, верящие в слова, пусть и обращенные к себе. Можно уговорить себя не ревновать и что все не важно. Но при этом те же доводы переносятся на объект ревности. Его промахи после этого представляются лишь оговорками, а если правдой, то не важной и как бы не существующей. Не будь уговора, те промахи причиняли бы боль и этим поддерживали чувство, которое питает ревность. Чувство стало бы болезненным, но, худо-бедно, жило бы и охраняло отношения. А когда уговоришь себя окончательно, что и это не важно, слова раздражают, перестаешь верить всему, и худому, и хорошему. И это – конец. К счастью, Зоя не влезала в дебри, не блуждала по джунглям умствований на темы этики и морали, а просто решила, что с сегодняшнего, такого морозного и солнечного утра не ревнует, и все.

На дне рождения у подруги она решила держаться за какие-то их общие с Сергеем знаки, за слова, понятные лишь двоим, что и проделывала бесконечно, удивляясь, что любимый после одного-двух повторений окаменел и больше смотрел в тарелку, нежели на нее; не прижимался под столом коленом к ее колену, не замечал очевидных намеков, не улыбался интимно, короче, скучал и, более того, выражал недовольство, бессердечно отказался от кофе, десерта и, сославшись на занятость, ушел без Зои.

Маринка понимающе глядела через стол большими выпуклыми глазами и наверняка сочувствовала ее переживаниям, что еще надежней, чем злорадство, убивает приязнь между подругами в таких случаях. Дома Зою ждали тоска и немытая посуда.

* * *

Зачем женщины таскают мужчин на дни рождения своих подруг, не разобрал бы и многомудрый Фрейд. Да он и не занимался проблемой коллективного мазохизма. Дверь новоприбывшим открыла полная дама, вскипавшая над отчаянным декольте ярко-алого платья, впрочем, это осталось единственным энергичным движением. Способ ее перемещения по маленькой прихожей ничего общего с ходьбой не имел. Дама плавно перетекала, чуть не шлепалась каплями на пушистый коврик у дверей, вслед за ней струились длинные локоны, завитые "гвоздиком", складки платья, избыточной плоти, равномерно свисающей с боков, выпирая из-под широкого жесткого и черного пояса; струились ее руки, оканчивающиеся долгими извилисто-красными ногтями – не могла же она завершиться внезапно; струились даже высокие, сужающиеся книзу каблуки, путаясь в коврике, заплетая неожиданно длинные ноги; умопомрачительно-сладкий запах духов тянулся так долго, что не успел всосаться в комнату из прихожей весь вплоть до Сережиного ухода из этого дома. По ошибке решив, что это и есть хозяйка и виновница торжества, Сергей попытался вручить даме букет, чем вызвал тягучий нескончаемый смех и новое изобильное колыхание.

Хозяйка вынырнула из-под локтя встречающей, как черный баклан из волны, деловито, как рыбку, клюнула цветы и отправилась пристраивать их куда-то на кухню – почему дамы вечно устремляются с букетом на кухню? Пронзительный ее голос издалека распорядился о размещении гостей, и Сережа оказался один-одинешенек перед лицом не менее шести жарко дышащих, намакияженных и разодетых в пух и прах подруг Зои. В темном углу комнаты за компьютером сидел, согнувшись, на маленьком пуфике некто, не поворачивающий лица, так и не оглянувшийся до конца визита, Сережиного, во всяком случае. Вероятно, то был хозяин, но идти от стола здороваться через всю комнату, как того требовала мужская солидарность, Сереже стало лень, а более – неловко, человек делом занимается все-таки.