Лестница Ламарка - Татьяна Алферова

Неизвестно откуда выскочила тревога, принялась болтаться от горла до солнечного сплетения и обратно. Ночь Виктор провел без сна, в кресле, не решаясь улечься на Лилино место. От окна на кухне до окна в комнате, через коридор, оказалось девятнадцать шагов. Как осенью минувшая весна кажется удивительно уютной с ее нежно-каркающими домовитыми воронами, суетящимися в гнездах, с ровной слабой травкой на кочках погибшего футбольного поля, так и Виктору сейчас вспоминались лишь дыханье, шорохи – не его движений, наполняющие комнату жизнью, а может, покоем; до следующей весны с реальной грязью, патлами сухой осоки, с мертвым запахом подтаявшей земли – далеко. А еще в голове щекоталась мысль, что Лила неведомым образом узнала о его настроениях и потому ушла. Утром сон не сон, но полудрема тихонько заползла на кресло, накрыла Виктора и принялась насвистывать тоненькую песенку. Звонок, воткнувшийся в ее мелодию, как разбивающаяся тарелка, заставил Виктора подскочить, кинуться к двери и обнаружить за ее коричневой дерматиновой спиной безмятежную Лилу в неизменном халате с нитками по подолу.

– Где ты была? Почему не предупредила? Ты представляешь, что я пережил? – впервые Виктор говорил без напряжения, не сомневаясь в уместности своих слов, не теребя и не пряча больную руку. Лила аккуратно пожала плечиком, проскользнула к привычному месту и, зевнув, показала маленькие зубы, не трудясь прикрыть рот ладонью. Виктор застыл столбом, привычные сомнения встали наизготовку по обе стороны его бедной головы с редкими волосиками цвета пива. Лила поглядела немножко на пол, немножко на Виктора, подумала и снизошла до объяснения, пробормотав что-то вроде "спать", после чего немедленно уснула, не успев свернуться калачиком.

Способ проживания для всех на Земле одинаков по сути: еда, сон. Виктор решил, что не может есть, вероятней всего, не сможет уснуть – и включил свет над креслом. Сливочный круг лампы, слегка подтаявший с одного бока, показался ему удивительно красивым, слегка незнакомым и от этого печальным. Комната в ночном свете выглядела не своей и своей еще больше обычного. Лампа, шторы, бахрома вишневой скатерти несли в себе внезапное откровение, очарование и страх, что все это, то есть лампа, шторы и дальше, дальше: заоконный пейзаж, сейчас неразличимый, река, лес за ней – кончится. Засыпать жалко и решительно невозможно, и Виктор уснул нечаянно.

С утра Виктор уже прикидывал, с какой справки начать битву с районным попечительским советом. Подобные мысли, в отличие от мыслей мучительной последней недели, легче думались, занимали много места и не давали развиться раскаянию и раздражению.

Все вернулось. Любопытная соседка и ее сокрушающая самоуверенность, немытая посуда в мойке, дожидающаяся возвращения Виктора после Лилиного обеда, заброшенная швейная машинка, мелкие домашние поломки, льющиеся, как Лилины нечесаные косы, сбивающийся восемнадцать раз в день половичок в прихожей, сломанная авторучка Виктора, запрятанная в сливной бачок, неряшливо скомканное постельное белье, высовывающее грязноватый свой язык из тумбочки, незакрытый – лужа на полу – холодильник, чайные пятна на тюлевых занавесках, раздавленные пробирки с культурой плесени, огрызки вперемешку с засохшими цветами на подоконнике. И постоянное присутствие чужой девочки на кушетке.

А еще бывают люди, которые воспринимают все как есть. Поселяются, скажем, у такого человека долгосрочные гости: сперва помучается, сигареты попрячет, кофе хороший, а потом – ничего, привыкает. Кофе покупает худшей марки, готовит на трех человек больше, посуду чаще моет, экономит без отвращения и живет в полное свое удовольствие вместе с гостями, даже скучает, когда они уезжают.

Виктор таким не был. Радость, мимолетная, от возвращения Лилы и тревога за нее давно прошли. Мысль, в которой он себе не признавался, стыдясь: "А что скажут люди, если девочка сбежит от меня?" – смело повернулась фасадом, и фасад оказался откровенно глуп. Раздражение от вездесущей соседки, приходящей к Виктору, как к себе домой, проведать Лилу, от немытой посуды, домашних поломок и так далее распухало, как самая жизнеспособная из плесеней, изучаемых в лаборатории; паника, тоска по утраченному покою и самовольному одиночеству стучалась в селезенку. Прошла еще неделя.

Половина необходимых справок высилась за плечами бумажным Эверестом, но очень хотелось в экспедицию, пусть дальнюю. Дело наконец дошло до самых районных из властей, началось официальное Лилино водворение в мире, и Сыч напросился к Виктору в гости.

Ради такого случая Виктор достал парадную кружевную скатерть, приготовил коктейли, аккуратно окунув стаканы с намоченной кромкой в сахарный песок – очень изысканно. На стол поставил вазу с грустно-фиолетовыми флоксами, отправился на кухню еще раз отгладить парадную рубашку с воротником "апаш" – не очень смело? – ничего, дома можно, а когда вернулся в комнату, оказалось, что Лила успела слизать со стаканов сахарную крошку и разводы от ее язычка явственно проступали на натертых до хрустального блеска чешских стаканчиках, простеньких, но приятной формы. Махнув рукой внутри себя, Виктор пошел открывать дверь в застиранной футболке: а какая теперь разница?

Сыч, поглядев на флоксы, почесал сперва в усах, потом вокруг затылка, для чего потребовалось снять фуражку, и заявил:

– Послушай, сразу видно, что женщина в доме, хоть и маленькая, цветы вот.

Виктор автоматически оглянулся.

– Только придется все равно ее на месяц в детдом отправить, ты извини, порядок такой. Послезавтра тетка – инспектор из детской комиссии приедет и увезет девчонку. А когда документы зарегистрируют, совсем тогда заберешь, но пока ее в предвариловку, тьфу, в детдом.

Виктор занервничал до дрожи, затряслись стеклянные дольки люстры:

– На сколько ее заберут?

– Я же говорю, на месяц. Подумаешь, передохнешь немного! – Сыч думал, что шутит.

– А когда, когда заберут? – Виктор забыл пригласить гостя к столу, они так и стояли на пороге.

– Послезавтра, ну может, на той неделе, – Сыч полез в кримпленовую самодельную сетку дивной огуречной расцветки, достал бутылку вина, шагнул в комнату. – Вообще-то это с тебя причитается, ведь ее должны были сразу забрать, – повел на Лилу бдительным оком, ответа не дождался. Поскольку хозяин явно в данной сцене не участвовал, сам уселся, потер стакан о рукав, посмотрел на свет, многомудро заметил: – Красота, щас усидим, – и вскрыл винное горлышко.

Они выпивали, закусывали бутербродами со шпротным паштетом и огурцами. Лила безучастно тыкала локтем валик на кушетке. Комар, зависший на потолке, терпеливо ждал ночи.

Поздно вечером, заперев дверь на новый замок, не открывающийся изнутри без ключа (защита от соседки или чтобы Лила не могла самовольно уйти?), Виктор пошел провожать Сыча, жившего через пару домов, что показалось последнему весьма нелепым. Видел бы Сыч воротник "апаш"! Но с другой стороны, мало ли чего можно ждать от человека, совершающего такие странные поступки; Сыч не скрывал недоумения от потрясшего поселок "взятия" Лилы Виктором. Романтизм первых дней улегся, усталый. Вспомнились и другие странности Викторова поведения и его больная рука с неразвитыми пальцами. Связно отвечать Сычу друг не смог по многим причинам – что и перечислять их, – но на обратном пути мечты, пришедшие на смену самообвинению и саможалению, одолели его пивноцветную голову.