Апология чукчей - Эдуард Лимонов

Помимо того, что майор делится с мной добычей, он дает мне вволю общаться с его оружием, у него несколько трофейных пистолетов: вальтеры, браунинги; первый раз он дал мне в руки вальтер, когда мне было одиннадцать лет, правда, вынул обойму с патронами, и я бегал, щелкая вальтером в кошек и старух, к черной зависти соседских пацанов. Когда мой отец узнал о вооруженном сыне, то вызвал майора на серьезный мужской разговор. Майор, будучи старше моего отца лет на двадцать и много выше, потом смеялся только, но выносить свое оружие из нашей квартиры мне всё же запретил.

Ему тогда было лет пятьдесят пять. Старый, прокуренный, циничный, прожженный, это он вбросил мне в словарь слово «девка», он называл так всех молодых женщин. Стал называть девками женщин и я. У него я слушал на патефоне трофейные пластинки из Германии. Большинство были эмигрантские, Лещенко там сладкий, но были и немецкие, «Лили Марлен» была.

Два дружка, — чем-то я ему нравился, этому животастому, ну, детей-то у него не было. Он мне много всего рассказывал о своих проделках. Он был, если судить его по стандартам обывателя, весь изготовлен из пороков и недостатков. Самым мелким изъяном были его вонючие папиросы «Казбек», а еще одним — он слишком долго засиживался в туалете, покуривая свой «Казбек», и мы, соседи, вынуждены были стучать ему в дверь: «Майор, выходи!»

Весь из пороков: вор, взяточник, без сомнения и преступник, «мусор», он умудрялся быть обаятельным куском человека. Или обаятельным мелким дьяволом. Он просто и доходчиво рассказал мне о девках всё, что мне нужно было знать. Когда я в последующей жизни помнил его циничные заветы, у меня не бывало проблем с девками. А вот когда я размокал, сентиментальничал и воображал ту или иную особь женского полу Прекрасной Дамой, проблемы возникали. Майор рассказал мне исчерпывающе о женском белье. Объяснил. Какое белье должна иметь шлюха, что такое «отодрать по-офицерски». Он сам, как сейчас говорят, «торчал» на женских поясах для поддержки чулок, ну, знаете, были такие допотопные, с резинками. И в женских трусах он был специалистом, и в музыке, которую следует поставить в патефон в интимный момент. Плюс нескончаемым потоком из него лились воспоминания о его приключениях в Германии.

В сравнении с майором мой отец, несмотря на то что играл на гитаре и пел романсы, смотрелся как пуританин, сухарь. Ни он, ни моя мать со мной ни о каких девках не разговаривали и вино со мной не пили. На каждом человеке за жизнь налипает что-то от других людей. От майора на меня многое налипло. И его патефон с хриплой «Лили Марлен», два его огромных ковра из Туркмении, и сабля в золотых ножнах, и вальтер, конечно, — стальной зверек, и тугая мыльная пена на его щеках по утрам, когда брился, и его кашель, и глянцевые военные сапоги.

«Мусор» — называли милиционеров на Салтовке, в нашем рабочем поселке.

— Как там твой сосед-мусор? — спрашивали в школе одноклассники.

— А чё ему делается. Живет, веселый, — отвечал я. — Фотографии вчера показывал. Из Германии.

— Ну и как? Интересно?

— Люди лучше нашего одеты, хоть и война была. Девки в шляпах таких…

В тот день мы с ним налакались алжирского. Мать вернулась и решила, что я пьян. И устроила майору скандал. Обнаружилось, что майор тоже пьян. Он сказал, что мы пили врозь. Я сказал, что я только пришел и что выпил на танцах в Стахановском клубе, ребята угостили. Оба мы пьяно улыбались, а мать растерялась.

Каждый раз, когда мне доводится оказаться у жаркого радиатора со стаканом красного вина, я вспоминаю майора. И несет мне в лицо и в душу горячий воздух других жизней, часть из которых я, впрочем, умудрился прожить.

Что с ним сталось? Где-то году в шестидесятом он неожиданно женился. На красивой, высокой, полной женщине. Ну как королева упитанная она была. Женился и привел ее жить в свою двадцатиметровую комнату. Ладно бы одну, но с нею переехал ее сын, Володька, младше меня на несколько лет, высокий толстяк. Квартира, конечно же, не обрадовалась.

Майор, заимев семью, стал реже уделять мне время. Только мы, бывало, с ним усядемся — он с фляжкой коньяка — на обычные наши места на кухне: я у батареи, он — в углу на табурете, — тут же притаскивался Володька и садился рядом. Ну, в присутствии пасынка майор был сдержаннее, но коньяком меня угощал, бросая Володьке: «Ты еще не дорос!» Потом они переехали.

Ну конечно же, он давно уже на том свете, «мусор», мой друг. Не мог же он жить сто лет, а?

«Сталина снимают! Кран пригнали!» — закричал вбежавший в полуподвал мужичонка в вытертом пыжике на голове. Все мы, доселе смирно скучавшие на старых стульях, рванули к выходу, в дверях образовалась давка. Поругиваясь, мы все просочились через неширокую дверь и побежали за мужичонкой. Мне было малопонятно куда, но я бежал со всеми, никому не знакомый, но свой. Одинокий парижский писатель в толпе русских мужиков-коммунистов. Я пришел на улицу Куйбышева познакомиться с народным вождем Анпиловым, у меня была договоренность по телефону, вождь очень запаздывал, я сидел в обшарпанном полуподвале уже около часа, как вдруг вот оно, приключение.

Действительно, к бюсту Сталина был подогнан кран. И подозрительно нерабочего вида мужики неумело набрасывали на него металлические петли. Мужичонка в вытертом пыжике обернулся к нам, широко открыл бледный рот, обнажив его алые внутренности, заорал «Ура!» и призывно загреб рукой в сторону крана. «Ура!» — подхватили мы, включая меня; хотя я не кричал «Ура!» уже лет двадцать, у меня неплохо получилось.

Мы налетели, выхватили петли из их рук. Размахивая этими металлическими петлями, толкая и нанося удары, мы обратили их в бегство. Водитель крана заперся в кабине, и теперь наши облепили кран, стояли на его подножках с обеих сторон и стучали всё яростнее в стекла. Водитель завел мотор, и кран рвануло с места так, что стоявшие на подножках посыпались в снег. Весь сотрясаясь, старый кран улепетывал теперь по улице, опасно покачивая своей стрелой.

— Пусть валит! Ничего у них не вышло. Нам население отсигналило, — сказал мне мужичонка в пыжике. — Надо тут пост поставить. А ты из Бабушкинского райсовета будешь?

— Из Бабушкинского, — согласился я. Если б я сказал, что я из Парижа, мужичонка решил бы, что я демократ. — А Виктор Иванович сегодня будет?

— Должен подойти, — сказал мужичонка. — У тебя время есть? Мне надо пост выставить. Можешь подежурить тут, у бюста, поохранять? Часа через два я тебе смену пришлю.

— Меня бабушкинские послали к Виктору Иванычу. Не могу.

— Ну да, понимаю, — сказал мужичонка. — Кого-нибудь найду. Что-то мне лицо твое знакомое, я тебя по телевизору не видел?

— Нет, — отказался я. — Быть не может!

И вместе с довольными отбитой ими атакой демократов на бюст Сталина коммунистами я пошагал по снегу в штаб.

Анпилов уже был там, возле штаба. Он был окружен, как волк стаей собак, просителями.

— Я пойду спать, — закричал он вдруг, — я спать хочу! Час посплю, тогда попринимаю!