Рус - Александр Васильевич Чернобровкин

- Обойдемся без факелов, - сказал я и изложил свой план.

48

К вечеру задул южный ветер, теплый и сырой. Снег подтаял, превратился в кашу, из-за чего ноги соскальзывали, когда поднимался по крутому склону. Приходилось помогать себе руками, а потом вытирать их, мокрые и закоченевшие, о кожаную куртку с капюшоном, сшитую по моему заказу еще в Утрехте. Особенно тяжело дались последние метры, когда карабкался по валу. Я запыхался и вспотел так, что захотелось раздеться, чтобы остыть. Знал, что делать это нельзя, иначе простужусь, поэтому отдохнул и отдышался, присев на корточки у частокола и прислонившись к нему левым боком. Заодно отогрел дыханием замерзшие руки. И послушал, не ждут ли меня на сторожевом ходе? Вроде бы, нет. Собаки тоже не учуяли меня, потому что ветер дул в мою сторону. Впрочем, я его не ощущал, потому что прикрывал частокол, зато слышал негромкое и однообразное подвывание, словно ветру было так же тяжко, как и мне.

Я снял висевшую за спиной «кошку» с линем из тюленьей кожи, прочным и относительно тяжелым. Высота частокола с этой стороны была метра три с половиной, так что закинул якорек легко. Зацепился он с первой попытки. Дальше было карабканье вверх, хватаясь за маленькие узлы, заменяющие мусинги. Соскальзывали руки, соскальзывали с мокрых бревен ноги, но я все-таки взобрался. Тяжело перевалившись через острия бревен, тихо опустился на сторожевой ход, довольно узкий, два человека с трудом разойдутся, и без перил или какого-нибудь ограждения с внутренней стороны. Скорее всего, нападения отсюда не ждали, поэтому и не стали тратить время и доски.

Где-то внизу загавкала собака. К ней присоединилась вторая. Я издал протяжный звук, всасывая воздух между сжатыми гузкой губами, которому научился у своего деда. Не знаю, что этот звук обозначает на собачьем языке, но в любой стране мира эти животные реагировали на него однозначно – как на дружеский. В предыдущие дни я сзывал им местных собак, основательно приучив, что сразу последует угощение, поэтому реагировали мгновенно. Это был самый важный момент ночной операции. Если бы собаки не перестали лаять, мне бы пришлось сматываться, и штурм перенесли бы на утро.

Как, наверное, скажут викинги, Один был с нами. Лай сразу прекратился, и через пару минут я почувствовал рядом с собой несколько собак. Я их не видел, но точно знал, что смотрят неотрывно на меня, ждут подачку, Я достал из котомки мясо, оставшееся с ужина, и не полностью обглоданные кости, которые накидали в мешок викинги из моего дома, и начал швырять пригоршнями на сторожевой ход по обе стороны от себя. И там, и там сразу началась движуха с негромким рычанием, которое быстро стихло, потому что еды хватило на всех. Я принес из расчета на всю стаю, которая встречала меня на Боричевом увозе, а в крепости наверняка лишь малая часть ее.

Подождав, когда собаки насытятся, пошел к надвратной башне. Там может быть часовой и должна быть лестница, чтобы спуститься во двор. Старался ступать бесшумно. Собаки шли за мной. Наверное, чуяли, что не все отдал, что может обломиться еще что-нибудь, или собирались отблагодарить – защитить в случае нападения. Почему-то я был уверен, что встанут на мою сторону, если начну сражаться с защитниками Киева.

В надвратной башне никого не нашел. Видимо, караул подумал, что в такую паскудную погоду и в такую темень сюда никто не сунется. Да и нашего нападения не ждали. У людей, которые собираются внезапно атаковать кого-то, появляется непоколебимая уверенность, что жертва не опередит их, потому что ей не положено нападать в силу статуса, данного ими. Лестницы были по обе стороны башни. Я спустился по правой, к которой был ближе, хотя гендер призывал сходить налево.

Караульное помещение находилось с другой стороны от ворот. Это был сруб без сени. В темноте я чуть не врубился в него. Ощупью нашел дверь, приоткрыл. Она была на кожаных петлях, провисших, поэтому проехала нижним краем по опорному брусу с тихим визгом. Изнутри пахнуло теплом, вонью казармы и горелого льняного масла. Тепло шло от каменки, расположенной справа от двери, а масляная лампа – глиняная утка, из клюва которой торчал горящий и сильно коптящий фитиль – находилась на прямоугольном столе, расположенном в центре помещения. Рядом с лампой возвышался глиняный кувшин литра на три, наиболее широкий в верхней трети и с плавно отогнутым наружу горлом, и стояли шесть деревянных чаш, между которыми валялись куриные кости, огрызок луковицы и пара кусочков хлеба. Сосуд был пуст, но из него шел приятный, сладкий, медовый запах. Наверное, запивали ужин медовухой, которая здесь тоже вареная. В углу слева от двери прислонили к стене восемь копий длинной метра два каждое и к ним привалили восемь круглых щитов диаметром около метра. Пол земляной, присыпанный грязной, затоптанной соломой. Вдоль трех стен шли широкие деревянные лавки, одна длинная сторона которых была вставлена в паз в стене, а вторую поддерживали толстые ножки. На каждой лавке, застеленной соломой, спали по три человека в заячьих шапках, нагольных овчинных или заячьих тулупах и сапогах. Все длиннобородые, что немного усложнило процесс их ликвидации.

Двигался по солнцу. Понимал, что это мои предки, но уж больно гаденькими оказались. Таким незачем иметь потомство, портить этнос.

Видимо, место это проклятое: кто ни поселится, обязательно скурвится. В двадцать первом веке только здесь, в единственной из пятнадцати республик СССР, религиозная (коммунистическая) антисистема сменится на этническую химеру, похожую по конструкции на «хазарскую», которая превратит населявших ее в манкуртов – упоротых нациков, благодаря чему высосет из этноса почти всю энергию. Те, кто не успеет убежать в другие страны и все-таки выживет, потом будут мирно пасти и резать хрюшек и проклинать своих бывших вождей, которые пасли и резали их.

Вытерев кинжал о заячий тулуп крайнего из убитых караульных, вытряхнул из котомки остатки мяса и костей, добавил к ним те, что были на столе, взяв с собой пару и горящую масляную лампу. Собаки поджидали меня под дверью. Я показал ближним кости, дал внюхаться в их притягательный аромат, после чего кинул под стол и, освободив проход, показал жестом, что стая может продолжить трапезу. Наверное, собакам не позволяли заходить в помещение, поэтому пауза длилась долго. Первой, ступая осторожно, как по тонкому и скользкому льду, зашла сука с обвисшим выменем. Схватив ближнюю кость, собралась сдрыстнуть, но увидела, что я не сержусь,