Все сложно - Тара Девитт

кто не пожаловался в школу. Ну и, конечно, назвать маленькую девочку сукой – это не на любой вкус. Не у всех такое потрясающее чувство юмора.

Последние слова он постарался произнести весело, но я все равно оправдываюсь:

– Я изменила имена и сказала, что дело было в той школе, где я подрабатывала помощником учителя.

Только теперь я поворачиваюсь и смотрю на Майера.

– Это ты хорошо придумала, – говорит он, моргнув.

Я кротко киваю.

– Ну и в конце концов, Фи, ты же просто шутишь. На то ты и комик. Никто не знает, где правда, а где вымысел. Никто не знает, что, когда ты на сцене, ты делишься со зрителями… собой. Да, иногда ты показываешь карикатуру на себя, но ты ведь меня понимаешь, да? Не отдавайся им полностью.

Я опять киваю.

– Да. Не буду. И ту шутку я повторять не стану. Ни к чему.

Майер делает глубокий вдох, его грудь вздымается.

– Если ты сама не хочешь, тогда не повторяй. Но если хочешь, тогда шли всех подальше. Это хорошая шутка о том, как в детях могут проявляться худшие человеческие качества. Так или иначе, делай то, что считаешь правильным, и не позволяй ни мне, ни кому-то другому тебя переубеждать.

– Хорошо, – шепчу я.

– Мне жаль, что так случилось, Фи.

Я пожимаю плечами.

– Мне тоже.

– Ляжешь спать?

– Да.

– Мне уйти?

– Нет. Пожалуйста, останься, – говорю я, вероятно, излишне уверенно.

Майер кивает. Я заползаю в постель и смотрю, как он раздевается. Сначала рубашка. Я невольно улыбаюсь, глядя, как он аккуратно складывает ее и помещает в мешок, видимо, специально предназначенный для грязной одежды. Все у него так четко, так продуманно. За время нашего тура у меня, конечно, тоже накопится белье, которое нужно будет постирать, но мне не пришло в голову взять для прачечной отдельный пакет. То, в чем я была, когда заселялась, до сих пор абы как валяется на стуле.

Плечи у Майера широченные, позвоночник тянется между ними, как овраг. Тени играют на рельефных мышцах. «Интересно, сколько карандашей он может удержать между лопаток?» – думаю я, закусив губу. Он вытаскивает ремень из петель, и от тихого звяканья пряжки у меня перехватывает дыхание. Майер поворачивается и, встретив мой взгляд, усмехается:

– Джонси, перестань так на меня смотреть.

– Как?

Он не ведется на мою фальшивую наивность.

– Понятно, что ты стремишься отвлечься, но я не хочу, чтобы тень сегодняшних событий лежала на нас.

– Хорошо, – шепчу я, постаравшись не выпятить нижнюю губу.

Но вот он снимает джинсы и, сложив их так же аккуратно, как рубашку, выпрямляется во весть рост.

Я делаю вдох, который эхом отдается у меня в ушах.

Под слоями обыкновенной одежды скрывается бог. Точеное совершенство. А от того, как он смущенно одергивает на себе трусы с правой стороны, меня тянет к нему еще сильнее.

«Мой, мой, мой», – думаю я.

Да иначе я его себе и не представляла. Майер залит холодным серо-зеленым ночным светом, проникающим в комнату через окно, и казался бы мраморной статуей, если бы не нервные движения рук и не желваки, проступившие на его лице, когда мы встретились взглядами.

Он делает первый шаг к кровати, и я закрываю глаза, чтобы не смотреть куда не надо. А то о спокойном сне, на который я себя настраивала, придется забыть, причем надолго.

Майер проскальзывает под одеяло; мои голые ноги ощущают ласковое тепло, исходящее от его тела. Стиснув зубы, я борюсь с желанием придвинуться ближе.

– Можно мне тебя обнять? – спрашивает он, и я дважды киваю, шурша подушкой.

Май обхватывает меня со спины и прижимает к себе – всю, с головы до пяток.

«Бог не женщина», – думаю я. А если женщина, то сегодня она не на моей стороне. Ощущая тепло и твердость его тела, я едва не теряю рассудок.

Майер кладет подбородок на мою макушку.

– Я хотел сказать тебе это, когда буду держать тебя в руках, чтобы ты никуда не делась, – хрипло говорит он, и его объятия становятся крепче. – Однажды ты станешь удивительной, чудесной мамой. – Я делаю вдох и чуть не захлебываюсь воздухом. – Может быть, ты пока не со всеми сторонами материнства привыкла иметь дело, тем не менее ты уже играешь роль матери по отношению к Хейзл с того самого дня, когда ворвалась в клуб Ланса. Ты защищаешь ее, даже когда к чему-нибудь подталкиваешь. Ты заботишься о ней, она многому у тебя учится. Ты щедро тратишь свое время и всегда готова быть ее яростным адвокатом. Как бы ни сложились наши с тобой отношения, я хочу, чтобы ты знала: ты по праву занимаешь важное место в жизни моей дочери. Думаю, ее мама не обиделась бы на меня за то, что я тебе это говорю.

– Спасибо, – всхлипываю я.

Благодаря его словам ко мне пришло чувство облегчения. А я даже не понимала, насколько в них нуждалась. Я закрываю глаза, и, когда последние несколько слезинок просачиваются сквозь мои ресницы, погружаюсь в сон.

Глава 29

Сейчас

Майер

Формально я уже не раз проводил ночь с Фи. Но нас всегда что-нибудь да разделяло: коридор, гостевая ванная или даже пара этажей.

Поэтому, когда я вижу ее и ощущаю ее запах, проснувшись в пять утра с эрекцией и онемелой рукой, меня охватывает паника, и я выпрыгиваю из постели с грацией ожившего трупа. Фарли не проснулась, что свидетельствует о том, насколько сильно она устала накануне.

Побывав в ванной и переодевшись в тренировочный костюм, я оборачиваюсь и еще раз смотрю на Фарли, по-прежнему крепко спящую. Она мерно дышит, свернувшись калачиком. Странно видеть ее такой тихой и спокойной, такой непохожей на себя. Ее умиротворенность не передается мне: внутри меня еще бушует вчерашняя ярость.

Когда Фарли поворачивается с боку на бок, одеяло сползает, а футболка задирается, обнажая покатое бедро. Я подавляю стон.

Проведя рукой по щетинистой щеке, я выхожу из номера, очень осторожно закрываю за собой дверь, топаю по коридору и, вызвав лифт, нахожу в своем телефоне строку «Клэй».

– Майер? – сонно отвечает он.

– Жду тебя внизу, в «Старбаксе», через десять минут, – говорю я и вешаю трубку.

Мне сейчас не до вежливости.

Похоже, Клэй не удивлен. Во всяком случае, ему хватило ума скрыть раздражение. Когда двери лифта открываются, он спокойной походкой выходит мне навстречу и умиротворенно поднимает руку.

– Майер…

– Нет, Клэй, никаких долбаных извинений. Ты взялся руководить большими гастролями, и в первый, первый же