Сближение - Кристофер Прист

Во время двух последних поездок – одна в Монте-Карло, а вторая на адриатическое побережье Италии – я практически ничего вокруг не замечала, настолько меня переполняла радость от того, что я рядом с Томашем. Оба раза это был жизнерадостный хаос лодок, толпы народу под палящим солнцем рядом с раздражающе шумными самолетами. Но потом мы поехали в эстонский Таллин, где воздушные гонки были частью более масштабного фестиваля парусного спорта и пилотирования. Несмотря на разгар лета, там оказалось прохладнее, не было таких толп, а людей полеты интересовали куда сильнее, чем итальянцев. Для меня же это означало, что первые полтора дня, пока граф занимался самолетом вместе с механиками, мы с Томашем могли провести кучу времени наедине.

А потом это случилось. Один из друзей графа, участвовавших в соревнованиях, спросил Томаша, не хочет ли тот полетать. Томаш согласился, забрался на свободное место сзади и отправился в полет вокруг порта и вдоль побережья. Затем настал мой черед.

Когда мы оторвались от земли, то уже через несколько секунд в моей жизни все изменилось.

Я захотела стать пилотом. Нет, я просто обязана была стать пилотом. Я упрашивала того человека полетать еще, но по какой-то причине не получилось. Пришлось довольствоваться тем, что я смотрела, как граф и его двадцать с лишним друзей и соперников проносились мимо над нами с бешеной, как нам казалось, скоростью. Томашу вроде как тоже захотелось научиться водить самолет, и во время долгих гонок мы жарко обсуждали, как можно организовать уроки.

Несколько недель спустя, когда мы все еще проходили обучение на летном поле неподалеку от Кракова, граф подарил Томашу маленький двухместный моноплан RWD-3 [35] с высоко расположенным крылом.

Через три недели я уже получила разрешение на одиночные полеты.

А еще через два месяца, в конце очередной недели углубленных занятий, Томаш признался мне, что не годится в пилоты, поскольку его укачивает в воздухе, тряска в самолете пугает, и всякий раз, берясь за штурвал, он буквально цепенеет от ужаса. Он был уверен, что никогда не сможет летать самостоятельно.

Но против моей страсти к небу Томаш не возражал и соглашался, что это моя стихия. С того дня с его благословения RWD-3 по сути стал моим самолетом, хотя я и никогда не летала никуда без Томаша, сидевшего позади меня.

Полеты стали нашей общей жизнью. В поместье графа, в нескольких километрах к северо-востоку от города, обустроили частную взлетно-посадочную полосу. Мы могли свободно летать так часто, как нам нравилось, и вовсю пользовались этой свободой. Сначала я испытывала чувство вины, вроде как я обскакала Томаша. Я не знала ни одной другой женщины-пилота, ни в Польше, ни где-то еще. Авиация была спортом для мужчин, профессия летчика считалась мужской прерогативой. Однажды я призналась Томашу в своих сомнениях, но он тотчас велел мне не глупить, добавил, что любит летать со мной, его теперь не укачивает и он больше не боится, так как для него наши совместные полеты – это возможность уединиться.

Я была влюблена в Томаша, но еще страстно хотела летать, буквально зациклилась на этом. С каждым разом эта страсть лишь нарастала.

Деньги часто оберегают богатых от опасностей истории, поэтому мы любили друг друга и порхали по небесам над Польшей, практически не замечая огромных и опасных политических перемен, происходивших в других европейских странах. Не то чтобы мы оставались слепы. Вскоре игнорировать эти перемены стало невозможно, поскольку расцвет фашизма и коммунизма в соседних странах беспокоил нас все больше.

Вопреки моим желаниям, хотя сам Томаш, по правде говоря, был не против, граф купил сыну место резервиста в польской армии, и тот начал службу в познаньском уланском полку. Томаш часто отлучался из дома, но каким-то образом мне удалось отгородиться от реальности, и наша нежная дружба продолжалась, когда он возвращался.

Следующим летом я впервые участвовала в летных состязаниях: «Турист Трофи», полет по маршруту над дамбами [36] на границе с Зёйдерзе в Нидерландах. Мне исполнилось шестнадцать. В ходе следующей гонки две недели спустя, в Австрии, у моего маленького самолетика случились неполадки с мотором, и мне пришлось приземлиться раньше времени. При поспешной посадке в поле я повредила шасси.

Прошло две недели, самолет починили, и я приняла участие в соревновании в Померании за кубок Фарбена. Заняла пятое место. После этого обо мне узнали. Я была не просто единственной участницей женского пола, но и победила большинство мужчин. В одной газете появилась моя фотография, а какой-то журнал взял у меня интервью. Томаш сказал, что никогда так не гордился мной.

А в конце недели он сделал мне предложение.

Такое впечатление, будто этот простой акт любви запустил процесс, который в итоге разлучил нас. В тот момент, когда Томаш предложил мне выйти замуж, нацисты в Германии заваливали бесконечным потоком требований польское правительство, выдвигая угрозы против нашего народа. Полоска польской территории разделяла Германию и немецкоязычный порт Данциг, и Гитлер хотел уничтожить эту преграду. Шум с востока был не лучше. Сталин открыто заявил, что ставит целью насильственную коллективизацию всей Европы. А начать он планировал с тех стран, что лежали непосредственно к западу от Советского Союза.

Так что у нас не было никаких сомнений в том, что происходит в мире вокруг. Однако нас с Томашем занимали и другие проблемы. Мы сообщили о нашем намерении его семье, ожидая, что родители обрадуются, и пришли в ужас, поняв, насколько враждебно они настроены. Пани графиня, в частности, тут же сообщила, что не допустит свадьбы. Она оскорбила меня, назвав полуграмотной крестьянкой и паразиткой, и обвинила в том, что я пытаюсь завладеть их деньгами.

Моя иллюзия обернулась крахом. Во второй раз в жизни от меня отказались люди, которым я доверяла. Призрачное счастье закончилось, но реальное в некотором смысле продолжалось, пусть и в пугающе неопределенном виде. Мы с Томашем по-прежнему жили в краковском особняке Грудзинских, вслух никто ничего не говорил, однако атмосфера накалилась от невысказанных обид. По возможности мы сбегали, чтобы отправиться в полет, но даже летать становилось все сложнее из-за военных угроз.

Мы поняли всю опасность ситуации, когда Томаша вызвали из резерва. Он немедленно уехал, и мы не виделись с ним недели две. Я ужасно нервничала, поскольку с его отъездом мои позиции в доме стали неоднозначными и шаткими. Затем он вернулся, с фурором появившись в доме при полном параде. В прошлом он никогда не скрывал восхищения доблестными традициями польских кавалерийских бригад и идеально подходил на роль офицера как первоклассный наездник и сын графа. Томаш служил в уланском полку и в звании первого гусара отвечал за кавалерийский отряд численностью более ста человек.