Олег Борисов - Александр Аркадьевич Горбунов

«Олегу Додин, — вспоминает репетировавшая в „Кроткой“ Тетку младшую актриса Татьяна Тарасова, — разрешал гораздо больше, чем другим актерам — „самому свои силенки распределять“. Прогон Товстоногову „очень нравится, он хвалит“. Но на замечание Товстоногова Борисов нарочно никак не реагирует. Через паузу: „Как вы думаете, Георгий Александрович, кто больше сидит в материале — вы или мы, которые девять месяцев репетировали?“ И упала тишина. Такая тишина! Жуткий страх — сейчас Гога взорвется. Я смотрю — Товстоногов вцепился в волосы на затылке и, чувствую, мучительно заставляет себя сдержаться. С минуту так сидел. Потом встал и тихо на уходе бросил: „Играйте, как хотите. Спектакль я разрешаю. Но я здесь не нужен“». По мнению Юрия Борисова, ситуация с «Кроткой» все-таки «сильно подточила отношения отца с Товстоноговым».

Ольга Волкова, игравшая в ленинградской «Кроткой» Лукерью, говорит, вспоминая ту знаменитую сдачу спектакля: «Мы понимали, что решается судьба постановки. Олег волновался. Очень. Он играл на пределе человеческих возможностей. Человек без кожи. Весь спектакль Георгий Александрович бубнил возмущенно, разговаривал с Львом Абрамовичем, задавал ему вопросы, а мы под этот гул играли. Спектакль закончился. Товстоногов сказал: „Недоумеваю, не понимаю, не увидел Достоевского, ничего не увидел. Впрочем, спуститесь сюда ко мне“. И вдруг голос Олега Ивановича: „Поднимитесь вы к нам, так будет удобнее…“ Сказать так — на это надо иметь право. И он это право имел. Георгий Александрович поднялся. Олег напомнил ему, что он не так свежо читал эту повесть и просто не в курсе многих вещей. Мы, признаться, подумали, что спектакль зарубят, но нам дали играть».

Елена Горфункель называет поразившую всех реакцию Олега Ивановича «неповиновением», которое, на ее взгляд, для Борисова — «норма», а для Товстоногова — «испытание власти и авторитета, тягчайший грех». И делает вывод: Борисовым он, Товстоногов, управлять не мог. О неповиновении, не говоря уже о неуправляемости, и речи быть не может. Повиноваться маститому режиссеру, который действительно «не в материале», в наспех выдуманных им мелочах, только для того выдуманных, чтобы после прогона не молчать? И управлять Товстоногов Борисовым в том, что имело отношение к «Кроткой», никак не мог, потому что не его это был спектакль. «Если бы это он ставил, — записал Борисов в дневнике, — сколько было бы шуму! Победа! Сразу бы перевели на Большую сцену».

Не так-то просто, надо полагать, избавиться от постоянно свербящего душу чувства ревности, присущего «хозяину театра», к режиссерам со стороны, пусть и приглашенным тобой.

Товстоногов привык к «тренерам-разминальщикам», таким, как Давид Либуркин, Юрий Аксенов, и довольно часто выступал в тандеме с ними в роли «тренера-постановщика».

Из-за очень сильного спектакля «Фантазии Фарятьева», поставленного Юрским в 1976 году, у Товстоногова возникло серьезное противостояние с Сергеем Юрьевичем. «Мы, — пишет Марина Дмитревская, — не простили БДТ С. Юрского, много сезонов не получавшего у Товстоногова новых ролей, мы не простили БДТ и потери Юрского-режиссера, ибо его „Фантазии Фарятьева“ были еретически-вдохновенным спектаклем, где боль мешалась с иронией, а гротесковый смех стоял в горле восторженно-трагическим спазмом». Георгий Александрович, автор лозунга: «Я не ищу преемников, я ищу помощников, актеров-последователей, последователей, которые идут за мной», увидел, можно предположить, в постановщике «Фарятьева» потенциального конкурента.

Увидел, не исключено, и в Додине.

Сам Товстоногов поставил бы спектакль по-другому (рассказывают, что одному из своих любимых учеников — Вадиму Голикову — Георгий Александрович излагал совершенно иную версию постановки «Кроткой»; на первый план у него вышла бы Кроткая, а не Ростовщик, и говорил он об этом еще до того, как возникла затея с додинским спектаклем), потому что он был Товстоноговым, а здесь сидел режиссер, которому суждено будет стать выдающимся современным режиссером, и он поставил так, как он хотел поставить Достоевского, так, как он его видел. Товстоногов, всегда очень болезненно относившийся к существованию инородного режиссерского тела в его театре (одна только история с Марком Розовским и «Холстомером» чего стоила), этот спектакль выпустил.

Можно предположить, что Георгий Александрович сделал это исходя из двух обстоятельств. Во-первых, один из самых выдающихся режиссеров страны понимал, что проделана титаническая работа и на выходе шедевр (вряд ли возможно глубже, точнее, чем это сделали Борисов и Додин, прочесть Достоевского), который всегда будет ассоциироваться с БДТ — «театром одного режиссера», Товстоногова. Во-вторых, он видел, что спектакль не нуждается в его доработке, переносе в процессе доработки на Большую сцену, что автоматически позволило бы записать в афише: «Постановка Г. А. Товстоногова, художник Э. С. Кочергин, режиссер Л. А. Додин» (или — «инсценировка Л. А. Додина»). «На Большой сцене, — говорила Марку Розовскому (по его свидетельству) Дина Морисовна Шварц, — все спектакли делает Георгий Александрович. Это правило. Кроме Эрвина Аксера, который иностранец, сколько я себя в БДТ помню, у нас никто на Большой сцене, кроме Товстоногова, не выпускался». Все режиссеры, свои и редкие приходящие, были при постановщике Товстоногове.

Суть же значения появления шедевра в исполнении Олега Борисова на Малой сцене БДТ в том, что, по мнению Ольги Егошиной, никем не воспринимаемая как манифест «Кроткая» «стала первой победой нового театра — театра Льва Додина. И одновременно задала планку на такой высоте, к которой за прошедшие десятилетия (написано Егошиной в 2010 году. — А. Г.) очень немногие актеры могли приблизиться».

Глава четырнадцатая

Лестница БДТ

С первого дня появления Товстоногова в театре, когда он возглавил разболтанную прежде труппу, он установил режим, ласково им названный «добровольной демократической диктатурой» (Кама Гинкас, один из учеников мастера, определил режим как «тоталитарный»). А БДТ стал «террариумом единомышленников» со всеми сопутствующими этому определению характерными чертами (не только для БДТ, но и для любого другого театрального коллектива): ревностью, интригами, ссорами, разрывами, наветами, борьбой за место; случалось, подлой, тяжелой атмосферой. У Товстоногова появилось несколько любимых артистов, в частности Копелян, Лавров, Басилашвили, Лебедев… «Наши генералы» — так в БДТ звали маститых, и автоматически подразумевалось: Товстоногов — маршал.

Как-то раз актер Иван Краско, занимавший общественную должность председателя месткома, сказал, выступая на собрании коллектива, что «молодежь ролей не играет, не знает своих перспектив». Зинаида Шарко после собрания в разговоре с председателем удивилась: «Что ты, миленький? Какие перспективы? Пока живы артисты из „золотой дюжины“, они и будут держать репертуар в своих руках».

«Здесь ведь такие зубры, — говорил Олег Иванович молодому артисту БДТ, задравшему было нос, — как в Беловежской Пуще. Они тебя быстро проглотят. Головокружение тут лечат быстро…» Все остальные, и Борисов не был исключением, виделись Георгию Александровичу необходимым — в большей или меньшей степени — дополнением к тем, кого он в силу ряда причин выделял в труппе. («Не всем же быть любимчиками, Олег», — сказал как-то Товстоногов Борисову, расшифровывая свой афоризм: «Не всем