Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении - Константин Константинович Абаза

небрежно. Сам Пугачев почти не вмешивался в управление. Все распоряжения делала так называемая военная коллегия, состоявшая из четырех судей; главным ее заправилой был Шигаев. Коллегия выдавала указы, чинила суд, расправу, распоряжалась по хозяйственной части, и все это без ведома Пугачева. Он держался далеко, при всяком удобном случае напускал на себя важность, точно того требовало его высокое звание. Просителей он принимал не иначе, как сидя в кресле и имея по бокам двух казаков: одного с булавой, другого с топором. Все приходящие кланялись в землю, после чего целовали ему руку. Всегда одетый в казачье платье, Пугачев в торжественных случаях надевал шаровары малинового бархата, голубой шелковый бешмет, черную мерлушечью шапку с бархатным дном и белую рубаху с косым воротом; с боку прицеплял саблю, за поясом торчала пара пистолетов. Ходил он не иначе, как поддерживаемый двумя татарками. При таком парадном шествии, яицкие казаки пели нарочито сложенную песню, а писарь Иван Васильев подыгрывал, на скрипке. Невежество самозванца было так велико, что он дерзал на святотатство.

Однажды, присутствуя в церкви Георгия Победоносца, Пугачев, после божественной службы, сел на престол, желая тем уверить присутствующих, что он истинный государь. «Вот, детушки, 12 лет, как я уже не сиживал на престоле». Однако нашлись люди, которые отозвались на это неодобрительно: «Если бы и подлинный он был Царь, – говорили они между собой, – то непригоже ему сидеть в церкви на престоле». К таким речам самозванец был чуток и без церемонии вешал за малейшее сомнение в его личности. Дмитрий Лысов, один из его полковников, проговорился как-то спьяна: «Знаю, откуда проявился наш Государь!». На другой же день его повесили. Пугачевские шпионы шныряли день и ночь между населением Берды, прислушиваясь к толкам. Это не мешало казакам жить весело, разгульно: они ели и пили всласть, потому что все лучшее из добычи попадало прямо в их руки. Среди же детального сборища происходили ежедневно драки, буйства, насилия и всякие другие безобразия. Слобода Берда обратилась в вертеп, где были забыты и божеские, и человеческие законы. Ежедневные казни стали любимым зрелищем пресыщенной кровью толпы. Нагие и обезображенные трупы заполняли все соседние овраги; никто не помышлял о том, что их нужно убрать. Иногда сам Пугачев, окруженный своей гвардией, присутствовал на этих казнях. От безделья казаки устраивали скачки или стрельбу в цель, при чем тешился и самозванный «батюшка»: то он пробивал кольчугу, набитую сеном, то на всем скаку попадал в шапку поднятую на копья. Присутствуя на подобных забавах, он зорко высматривал лучших скакунов, отбирал их у хозяев и отправлял в свою конюшню, чтобы иметь под рукою на случай бегства. Пугачев иначе не выезжал под Оренбург, как одетый в простое казачье платье и имея за собой 5–6 заводных лошадей; под выстрелами же не был ни разу.

Прошло 4 месяца блокады. Хлеб у жителей давно вышел, его выдавали из казенных магазинов, но так как приходилось довольствовать все городское население, то запасы истощались быстро. Лошадей кормили хворостом, для рубки которого высылались особые команды, часто целиком попадавшие в Берду. Положение гарнизона и жителей с каждым дном все ухудшалось. Никто не знал, что творится в стане самозванца, где войска Императрицы, все сидели как в потемках. Самым лучшим концом этой томительной осады был бы штурм: отбивши мятежников, гарнизон перешел бы в наступление и захватил в Берде продовольствие. Однако, Пугачев понимал, что с таким ополчением как у него, взять Оренбург невозможно, почему он считал за лучшее извести его голодом. Кроме того, в это время он помышлял о взятии Яицкого городка, куда уже отправил часть своих сил.

Между тем Симонов не дремал. Как только пугачевцы двинулись на Линию, он взялся за лопаты и окружил окопами лучшую часть города, где помещались, между прочим, соборная церковь, войсковая канцелярия, гауптвахта и тюрьмы. На колокольню втащили две 3-фун-товые пушки, при которых засели лучшие стрелки. По окончании всех работ, Симонов перевез внутрь укрепления провиант, порох, дрова и, наконец, разместил своих солдат большею частью по землянкам. Весь гарнизон этого ретраншемента[9] состоял из тысячи драгун и казаков. По первому слуху о приближении шайки Симонов приказал ударить в набат, а поэтому сигналу все яицкие казаки должны были перейти из городка в укрепление. Однако их явилось только 70.

Накануне Нового года Толкачев с вооруженной толпой шумно явился из-под Оренбурга; в этот же день ворота ретраншемента затворились: началась осада, прославившая его доблестных защитников. Мятежники, засевши в высокие избы, или забравшись под кровли, били на выбор пехоту, стоявшую по валам. Симонов приказал стрелять калеными ядрами. Последние, хотя пробивали насквозь городские постройки, но уходили в снег и потухали, не причиняя вреда. Тогда между солдатами вызвались три охотника: они выскочили из укрепления и подожгли ближайшие постройки. Вечером гарнизон сделал вылазку и еще зажег несколько строений. Так они делали подряд несколько дней, пока перед ретраншементом не очистилась площадь до 100 сажень ширины, в глубине которой виднелись улицы, заваленные у входов. Казаки делали завалы из толстых бревен, в избах пробивали бойницы, в различных местах насыпали батареи. Тем не менее, Толкачев написал в Берду, что ему нужна помощь, а пуще всего пушки. Пугачев сейчас же выслал Овчинникова с 50-ю казаками, 3 пушки, единорог, вскоре выехал и сам. После обычной встречи Пугачев осмотрел укрепление и приказал вести подкоп под одну из фланговых батарей, наиболее вредившую казакам. Главным мастером выбрали мордвина Якова Кубаря. Работу вели тихо, без шума, делали частые отдушины, сажени на 3–4 одна от другой; освещали галерею сальными и восковыми свечами. Когда прошли 50 сажень, работа была прекращена, вкатили бочку с порохом и прикрыли ее тряпицей. Никому из этих минеров не пришло в голову, что горн нужно забить. 20 января, за 3 часа до рассвета, Пугачев, спустившись с Кубарем в мину, сам поставил свечу на середину бочонка. Когда свеча догорела, последовал взрыв: обрушилась часть рва, причем последний засыпало на половину землей. Еще не успел рассеяться дым, как огромная толпа мятежников, среди которой шли казачки, одетые в бешметы, бросилась на штурм. Часть мятежников спустилась в ров, откуда пыталась взобраться на вал; их встретили штыками, а по остальным ударили несколько раз картечью.

Толпа быстро очистила площадь, потом, засев в домах, открыла безвредную стрельбу. Те же, которые спустились в ров, старались подкопать насыпь, рубили заплотные столбы, пытались вскарабкаться наверх. Тогда поручик Толстопятов сделал вылазку, выбил их оттуда, и они, попавши также