Машина пробуждения - Дэвид Эдисон

Люди «Оттока» почти непрерывно поддерживали связь, хотя он не понимал пока, является ли это особенностью их культуры или же просто необходимо для подготовки очередных нападений. Над крышами разносились короткие трели голосов, птичий гомон, служивший источником самых свежих новостей: о перекрытых проходах, провалившейся черепице, о том, где безопасно передвигаться, а где – не очень. Он не понимал их слов и не мог встроиться в их мысли – это он понял сразу, как только в его сознании оформилось само понимание процесса «встраивания». Во всяком случае, время, проведенное с Теей, его хотя бы чему-то научило.

Купер умел чувствовать страх, но Мертвые Парни и Погребальные Девки, задорно перекрикивавшиеся, пока мчались по крышам Неоглашенграда, похоже, почти ничего не боялись, а потому возможности Купера были весьма ограничены. Вероятно, успешно выполненное задание будило в них эту беспечную отвагу, но не исключено, что причина таилась куда глубже. К примеру, мертвые повелители могли просто ограничить их способность испытывать страх. Быть может, личи высасывали его из их тел подобно крови.

Судя по лицу Марвина, тот получил какое-то беззвучное известие, и вот они уже сменили маршрут, которым направлялись к подпирающим небеса башням, и их верхние этажи пылали так ярко, что спорили с обезумевшими солнцами. Но сам Купер не смог ничего уловить ни в сознании Марвина, ни остальных – не помог ему даже тот краткий миг, когда орда облаченных в черное юношей, испуганно расширив глаза, с вдруг учащенно забившимися сердцами сиганула с высоченного здания; секундный взрыв паники, когда вытянутые руки заскользили по мокрым веревкам. Даже это не позволило Куперу ничего услышать.

Он без всякого труда приземлился следом за Марвином, превратив падение в гасящий инерцию кувырок в то же мгновение, как ноги коснулись мостовой, – Купер понимал, что внезапно проявившийся акробатический талант зависит вовсе не от его собственной одаренности, но от знаний и умений всего «Оттока», каким-то образом сливавшихся воедино для всех. Также Купер ощущал, что забыл о чем-то важном, о чем-то, что должно его тревожить, но всякий раз, как его мысли обращались к Сесстри, Эшеру или же к тому, что его положение с каждой минутой становится все более угрожающим, Марвин сжимал его ладонь и притягивал поближе к себе, после чего все, что волновало Купера, – похоть и неутолимая жажда приключений.

Марвин, словно по мосткам, побежал по одной из огромных цепей, под углом выраставшей из дороги. Купер заскользил по заржавленному металлу и, оступившись, вцепился в спутника, чтобы не упасть. Протянувшаяся к нему рука Марвина напомнила Куперу о ворчуне Никсоне и его помощи; интересно, что сталось со сварливым мальчишкой и удалось ли тому найти себе футболку по размеру?

– Это же опасно, – вяло пробормотал Купер, когда Марвин помог ему подняться на ноги.

Что именно вкладывал он в слово «опасно»? Скачки по крышам? То, что позволил Марвину увлечь себя навстречу неизвестности? Или вообще весь этот город? Слова сорвались с его языка прежде, чем он успел их осмыслить. Его сознание было притуплено и остаточными последствиями наркотических грез, подаренных царицей Нила, и адреналином, захлестнувшим его за время бега в «Оттоке».

Марвин поморщился.

– Мы живем наверху, где по-настоящему опасно, – промурлыкал он, указывая пальцем куда-то в небо.

Проследив за этим жестом, Купер увидел свет зарева, пылающего на верхних этажах разрушающихся небоскребов. Темные тучи – след, оставленный мертвыми владыками и их прислужниками, – непрерывно кружили над головой. Там, на этой высоте, подобно облепившему ветви снегу, сгрудились Мертвые Парни и Погребальные Девки, певшие осанну своей возлюбленной нежити, повелителям, чья кожа была холодна как лед, которых сам Купер отчасти боялся, а отчасти до безумия хотел увидеть собственными глазами.

«Здесь все поклоняется смерти, – подумал он, спрыгивая с цепи на очередную крышу, сжимая руку Марвина. – И смерть приходит в большем числе обличий, чем можно было бы себе представить».

Проулок, протянувшийся далеко внизу, казался не более чем узкой темно-серой чертой.

– Купер!

Голос женщины перестал рыдать и теперь выкрикивал его имя. Она была напугана, одинока и заточена где-то там, наверху. Всякий раз, когда он слышал ее, этот голос звучал для него так, словно бы в его голове одновременно забили в набат все колокола Неоглашенграда. И, сравнив этот зов и страсть, которую внушал к себе Марвин, Купер не был столь уж уверен, что именно заставило его принять решение.

– Мы живем наверху, – повторил Марвин. – Мы можем цепляться за их хвосты и летать.

«Чьи хвосты?» – подумал Купер. Он знал только то, что «Отток» служит какой-то нежити, но не более. Он поежился, однако продолжал бежать следом.

Увидев башни вблизи, Купер обратил внимание, что их различия между собой столь же апокалиптичны, как и у всех прочих строений этого города. Вот небоскреб, словно бы похищенный с Таймс-сквер, – зеркальные стекла, прямые углы и темные рекламные экраны, к которым когда-то было подведено электричество. А рядом – спиральная башня, похожая на бивень нарвала; она стоит вертикально, а в верхних ярусах, словно во флейте, проделаны отверстия, где ветер высвистывает свою одинокую песню. Одни были сложены из камней, в то время как другие казались вырезанными из огромного скального монолита; здесь были постройки целиком из однотонного или же мозаичного стекла, а по соседству с ними возвышалось огромное дерево, где шерстистая листва прикрывала пульсирующие поры в стволе. Не наблюдалось и заметной логики в том, какие из башен не были охвачены пожаром, а какие пылали, но не разрушались под воздействием огня. Однако даже в пламени непринужденно порхали черные тени, – похоже, в список того, чего не боятся культисты «Оттока», следовало добавить также и огонь.

– Кууууперрр!

– Кто построил эти башни? – спросил Купер у Марвина, не слишком рассчитывая на ответ; ему просто было необходимо заглушить кричавший в голове голос.

– Мы этого не знаем. Они не настолько древние, как Купол или хотя бы то же Апостабище, но уже стояли здесь задолго до нашего появления. Гестор, наш предводитель, утверждает, что их украл, можно сказать, просто выдрал из родных миров один тиран, пытавшийся построить город башен. Дориан же говорит, что все это вздор, но ему никто не верит.

Купер был склонен скорее согласиться как раз с последним, но вслух этого произносить не стал – здесь ощущалось дыхание столь седых времен, что даже Рим начинал казаться не старше Левиттауна. Понимание того, что когда-то этот город выглядел совсем иначе, было вырезано в сознании Купера словно руна; его воображение воссоздавало красоты, некогда свойственные этим местам, и долгие эпохи, постепенно превращавшие изначальный пейзаж в палимпсест развалин: первобытные джунгли; город света, возведенный сородичами богов; лес башен; герметичный Купол и отравленные небеса. Не было ли все это кривым отражением чего-то более значительного и древнего? Неужели в мире не осталось ничего достойного поклонения? Во всяком случае, не здесь, не сейчас. В Неоглашенграде свято чтили только Смерть и свободу, не находя между ними никакой разницы.