Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования - Леонид Кацис

Для профессора эти доводы были малоубедительны, и он упрямо повторял:

– Нет, вы не поэт, а вот Пушкин…

Тут Владимир Владимирович обозлился и обрушился на профессора всей мощью своего темперамента, юмора. Под хохот, под аплодисменты всей аудитории он перетащил на свою сторону не только молодежь, но и товарищей этого профессора – пожилых врачей.

Бедный профессор стал просто смешон. Он изъяснялся длинными периодами, старомодным стилем и притом – заикался. Ему стали кричать «довольно» и «замолчите» и прочее. А он все говорил. Владимир Владимирович одолел его блестяще, просто совсем изничтожил.

Досталось профессору и за взгляды, и по поводу заикания, и за очки, и за калоши. Не помню, к сожалению, острот Маяковского, но он был в большом ударе в этот вечер.

Тогда Владимир Владимирович говорил:

– Пушкина ценят еще и за то, что он умер почти сто лет тому назад. У Пушкина тоже есть слабые места, которые сильно критиковались при жизни поэта его современниками. А теперь Пушкина окружают ореолом гения, так как он лежит на пыльной полке классиков. И сам Маяковский через сто лет, может быть, тоже будет классиком.

К сожалению, не могу вспомнить два примера слабых мест у Пушкина, которые тут же были приведены Владимиром Владимировичем.

После этих примеров профессор разъярился, вскочил и, сразу помолодев, произнес неожиданно очень хорошую речь в защиту Пушкина.

Он даже заикаться почти перестал.

Когда мы ехали с диспута на машине, я говорила Владимиру Владимировичу, что, мне кажется, он не совсем правильно говорил о Пушкине. Конечно, своим остроумием Владимир Владимирович совсем уничтожил старика. Но победил остротами, а не по существу. Этот бедный поруганный заика во многом прав. Владимир Владимирович слишком бесцеремонно обошелся с Пушкиным.

Владимир Владимирович задумался и сказал:

– Может быть, вы и правы, Норкочка. Я перегнул. Пушкин, конечно, гениален, раз он написал:

Я много бывала с Маяковским на его выступлениях в Сочи и помню, как он замечательно читал перед красноармейской аудиторией. Владимир Владимирович волновался и спрашивал меня, хорошо ли его слушали? Доходили ли до красноармейцев его произведения или нет и т. д.

Любил Маяковский читать молодежи, которая всегда очень горячо его встречала. В таких случаях и читал и спорил по окончании чтения Владимир Владимирович совсем по-другому, чем на диспутах. На диспутах он всегда был очень остер, блестящ, дерзок. Но все это мне казалось чуть-чуть показным. Как-то он даже одевался умышленно небрежно для этих диспутов, как будто хотел выглядеть неряшливым, хотя в жизни был педантично аккуратен и в одежде и в квартире.

Тут он специально небрежно завязывал галстук и ходил огромными шагами, больше обыкновенных.

Когда я сидела в зрительном зале и смотрела на него, я не узнавала Владимира Владимировича, такого простого и деликатного в жизни. Здесь он, казалось, что-то надевал на себя, «играл» того Маяковского, каким его представляли себе посторонние.

И мне казалось, что цель его была не в желании донести свои произведения, а скорей – в финальной части диспута, когда он с такой легкостью и блеском уничтожал, осмеивал, крошил своих противников.

Тут Маяковский не задумывался о критике, не прислушивался к ней, а путем самого жестокого нападения на выступавших опровергал эту критику.

Владимир Владимирович не всегда отвечал по существу. Он острым своим глазом, увидя смешное в человеке, который выступал против него, убивал противника метким определением сразу, наповал. Обаяние Маяковского, его юмор и талант привлекали на его сторону всех, даже если Маяковский был и неправ.

Совсем другим бывал Владимир Владимирович, когда выступал перед рабочими или перед красноармейской аудиторией, когда читал молодежи – комсомольцам или студентам. Тут основным для него являлось – быть понятным, доходчивым, донести свои произведения до слушателя. Он никогда не оспаривал здесь критику, а терпеливо разъяснял все то, что было непонятного в его произведениях. Внимательно выслушивал замечания, записывал их и после выступления долго волновался, обсуждал эти замечания со мной.

Много раз при мне к нему обращались всякие организации с просьбой приехать почитать его произведения. Маяковский никогда им не отказывал. Всегда очень охотно соглашался и никогда не подводил: не опаздывал и непременно приезжал, если давал слово.

Совсем другое отношение у Владимира Владимировича было к «халтурам» – выступлениям за деньги. Он и соглашался неохотно, только когда деньги были нужны. И часто опаздывал на такие вечера. Помню случай, когда он совсем не приехал. Где-то мы с ним были в кино, возвращались на его машине в Гендриков. Нас обогнал другой автомобиль. Этот другой автомобиль остановился, остановил нашу машину. Там сидел очень взволнованный устроитель концерта. Он кричал, вышел из своей машины и стал требовать, чтобы Владимир Владимирович ехал немедленно. Зрители час уже его ждут, говорил устроитель. Вообще он был, видимо, очень взволнован и говорил очень резко.

Владимир Владимирович рассердился, сказал:

– Болен, не поеду! Понятно? – и захлопнул перед носом устроителя дверь нашей машины.

Я потом в шутку дразнила Владимира Владимировича, называла его Шаляпиным. Он согласился, что это было глупо, и обещал, что больше так не будет.

Владимир Владимирович умел быть злым и беспощадным в критике своих товарищей по работе. Он резко высмеивал и издевался над недостатками литераторов и критиков, особенно если он усматривал в их произведениях налет пошлости или если он видел, что кто-нибудь пишет для себя, о своем маленьком, личном, не заботясь о том, как это прозвучит в печати и насколько это нужно советскому читателю.

Его приводила в неистовство лень, халтура, пошлость. Он возмущался, я помню, Уткиным и Молчановым. Говорил, что это люди не без способностей, но что они сладко пересюсюкивают свои маленькие чувственята и довольствуются легким успехом у «барышень», не заботясь и не волнуясь о том, к чему такой творческий путь приведет в дальнейшем.

Ценил Олешу за богатейшую фантазию, романтичность и яркий язык, но говорил, что презирает его за образ жизни. Маяковский готов был поручиться, что из Олеши ничего не выйдет: все поведение Олеши очень показное. Олеша считает, что, написав одну хорошую книжку, он уже достиг вершин и что его в достаточной мере не понимают, не ценят. А это наиболее легкий путь: таскаться по кабакам и кричать, что он непризнанный гений, вместо того чтоб сесть за черную работу и делать из себя писателя. А жаль, говорил Владимир Владимирович, что из Олеши ничего не выйдет, – возможности у него большие.

Но наравне с суровостью ко всему тому, что он считал дурным, Маяковский был очень чуток к хорошим книгам и вообще к литературным удачам своих товарищей.