Неотразимый дикарь - Тереза Медейрос

— С того дня как мой сын вернулся домой, в Уоррик-Парк, я старался придумать для него достойный подарок. Не стану хвалиться, но вам хорошо известно, что мое состояние настолько велико, что я мог бы положить у его ног многие сокровища мира. Однако, наблюдая за ним и его прелестной невестой в течение последних двух недель, я убедился в том, что мой сын гораздо мудрее, чем был я в его возрасте. Он уже понял, что такое настоящее сокровище.

Памела почувствовала, как к глазам подступили неожиданные слезы, когда герцог многозначительно кивнул в ее сторону. Тут, словно по сигналу, все четверо лакеев подошли к загадочному предмету под бархатной драпировкой.

— Прислушиваясь к своему сердцу, я пришел к решению подарить моему сыну то, что сделает честь не только ему, но будет памятью о его дорогой матери.

Герцог махнул рукой, и лакеи сняли бархатное покрывало. Вздох изумления прокатился по залу. На позолоченной подставке стоял огромный портрет красивой юной женщины. Ее волосы были подняты вверх и уложены изящными завитками. Выразительные серые глаза, пухлые губы, правильный прямой нос. Но особую выразительность и очарование ее лицу придавала ямочка на правой щеке. В глазах читалось некоторое упрямство. Очевидно, с этой женщиной нельзя было не считаться. Памела вздохнула, думая о ее цельной натуре, ее трагической жизни с герцогом и о том, что он слишком поздно оценил достоинства этой женщины.

Судя по слезам, стоявшим в глазах герцога, он, наверное, сейчас думал о том же.

Высвободив свою руку, Коннор шагнул к портрету словно загипнотизированный. В какой-то момент Памела готова была поклясться, что в его глазах тоже блеснули слезы.

— Это моя мать, — глухо произнес он.

Памела бросила на герцога нервный взгляд. Слова Коннора и то, как резко он побледнел, удивили ее.

— Ну конечно, дорогой, это твоя мать, — сказала она осторожно. — Именно поэтому герцог и выставил этот портрет на всеобщее обозрение.

— Нет, ты не понимаешь, — ответил он, едва шевеля губами. — Это действительно моя мать.

Пока она смотрела на него, пытаясь понять, не сошел ли он с ума, он повернулся к ней с горящими глазами. Она невольно отступила назад, но он, не обращая внимания на ее неподдельный испуг, одним движением сорвал с ее шеи медальон, подаренный ему матерью. Открыв медальон, он протянул его ей с мрачным выражением лица.

Памела посмотрела на находившуюся внутри медальона миниатюру. На ней была изображена женщина с простой прической и светящимся от счастья лицом. Сомнений быть не могло — это была та же женщина, что и на большом портрете, только старше, мудрее и… счастливее.

Памела подняла изумленные глаза на Коннора, не в силах поверить в реальность происходящего. Если он действительно сын этой женщины, значит, он настоящий сын герцога, его истинный наследник! Он на самом деле оказался тем, за кого хотел себя выдать! Он был аристократом по крови, а она… так и осталась незаконнорожденной дочерью актрисы.

Памела невольно попятилась. Она была здесь совсем чужой. Да, это она заварила всю эту кашу, но со своей ролью не могла справиться до конца. Ей суждено было всегда оставаться за кулисами, подальше от света рампы и жадных глаз публики.

Коннор озадаченно наблюдал за тем, как она пятилась от него.

Внезапно из галереи раздался пронзительный возглас леди Астрид:

— Немедленно арестуйте этого человека! Он самозванец!

Тут же к Памеле и Коннору бросились со всех сторон неизвестно откуда взявшиеся полицейские.

Герцог сидел в инвалидном кресле за огромным письменным столом в своем кабинете — судья, прокурор и присяжные в одном лице.

Даже констебль, которого Астрид вызвала, чтобы арестовать Коннора и Памелу, не посмел не считаться с его авторитетом, хотя, судя по неодобрительно поджатым тонким губам, ему это совсем не нравилось. Он стоял по стойке «смирно» у дверей, готовый вмешаться в ход событий, как только герцог подаст ему знак.

Все в крови и изрядно побитые, полицейские стояли в коридоре за дверями, разглядывая свои ушибы и считая уцелевшие зубы.

Коннор не сдался без боя. Особенно, после того как увидел, что полицейские заламывают Памеле руки и надевают на нее наручники. Понадобилось не меньше десятка полицейских, чтобы справиться с ним, и если бы один из них не догадался вовремя выхватить у него заряженный пистолет, кого-то непременно вынесли бы из зала ногами вперед.

Коннор и Памела сидели в широких кожаных креслах перед письменным столом герцога, словно пара непослушных детей в ожидании наказания.

Памела растирала запястья, мысленно благодаря герцога за то, что он настоял на том, чтобы с них сняли наручники. Впрочем, если судить по убийственным взглядам, которые Коннор то и дело бросал на констебля, это решение могло оказаться преждевременным.

Памела все еще не могла смотреть на Коннора. В ее сознании никак не укладывался тот факт, что ее разбойник с большой дороги и в самом деле оказался наследником герцогства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как такое могло случиться? Это было совершенно непостижимо. Чтобы чем-то занять дрожащие руки, она принялась расправлять складки на юбке. Ее элегантное платье было порвано и испачкано за то время, пока полиция на глазах у изумленной публики тащила ее из зала в кабинет.

Подперев рукой подбородок, герцог сурово взглянул на них и процедил сквозь зубы:

— Давайте все по порядку. Вы двое явились в Уоррик-Парк, чтобы обманным путем заполучить герцогский титул и мое состояние. Вы бесстыдно лгали, чтобы завоевать мое доверие и расположение, и хотели лишить моего племянника его законных прав.

— В общем, и целом так оно и есть, — согласился Коннор без тени раскаяния, откинувшись на спинку кресла и скрестив на груди могучие руки.

Герцог направил на него пронзительный взгляд.

— И теперь, когда вас поймали, так сказать, с поличным, вы вдруг волшебным образом обнаружили, что и вправду являетесь теми, кем все это время притворялись, то есть вы и есть Перси Эмброуз Бартоломью Реджинальд Сесил Смит, маркиз Эддивистл, будущий герцог Уоррик.

Коннор поморщился, словно от зубной боли.

— Ну, какой человек в здравом уме станет называть своего первенца именем Перси!

Герцог посуровел.

— Так звали моего отца. Да будет вам известно, это славное имя многие поколения существует в Северной Англии. Его носили многие аристократы, громившие шотландцев…

Тут он замолчал, заметив жесткое выражение лица Коннора. Тот выпрямился в кресле и сказал резко:

— Я не рад всему этому так же, как вы. Если женщина на портрете — моя мать, то вы… негодяй, разбивший ей сердце!

— Я никогда этого не отрицал, сынок, — перешел на шепот герцог.

— Не смейте называть меня сыном! У вас нет на это права!