Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

Добычу, пленных и даже большую часть скота вели с собой. На корабли все люди, тем более скот, не могли поместиться, и их гнали по берегу.

– Да неужели мы будем таскать всю эту толпу при себе – туда и обратно? – изумился Эйрик. – Да мне скоро самому захочется их всех поубивать, своими руками!

– Нет, – мотнул головой Рагнвальд. – Мы вообще не пойдем обратно.

– Это как? – опешил Эйрик, и на его лице отразилось сомнение: не намерен ли Рагнвальд погибнуть в дальнейшем пути? – Хочешь прибыть к Одину самым богатым покойником со времен Бальдра?

– Неплохо бы, но не в ближайшее время, – усмехнулся Рагнвальд. – Ты ведь все знаешь про реку Дуну – неужели забыл, что она выводит на Путь Серебра? Зачем же мы, как дураки, потащим людей и куниц назад в Бьёрко, туда, где за них дадут очень мало серебра? Куда умнее будет самим отвезти их поближе к Серкланду, где куницы стоят дороже, а серебряные скиллинги – дешевле.

– Ну… – Эйрик почесал в бороде, – до Серкланда и отсюда еще очень далеко.

– Не важно. Ведь с каждым шагом, что мы сделаем на восток, куницы будут дорожать, а серебро – дешеветь. Нам нужно лишь постараться сделать этих шагов как можно больше.

– Умеешь ты уговаривать… Ну что же, мы ведь в Сигтуне условились все делить пополам. А значит, и судьбу.

Городислав провел в Асоте уже недели две и устал от ожидания. Войско жило в шалашах на луговине. Хорошо, что Перун миловал с погодой, стояли ясные дни: дождь быстро подорвал бы дух дружины, непривычной к походам. С трудом удавалось и прокормить пять сотен человек: чуть не половина воев каждый день ходили охотиться, остальные ловили рыбу. Но срываться с места еще не пришло время. Корьята объяснял: нужно дождаться подхода других латгальских старейшин с их дружинами. Городислав, разумеется, понимал его правоту, но каждый день бездействия казался ему годом. Он не терял времени даром: сам упражнялся с копьем и топором, обучал своих воев, из которых почти никто не имел боевого опыта. Полочане привыкли выходить с рогатиной против кабана или медведя, а с топором – наносить удары по стволу дерева, но с человеком ведь сложнее!

И тем не менее время для Городислава тянулось, а сердце его томилось. Так и осень подойдет, а он не успеет ничем отличиться! И как он посмотрит ей в глаза? Как встретит ее мягко сияющий взгляд, не смея похвалиться ничем другим, кроме как вот, я дожил до осени! Ну, витязь, ну, осилок!

Старейшины постепенно прибывали. Городислав знакомился с каждым и старался запомнить их имена: Каргауд, Римута, Ядвил, Свиргайла… Усма и Звенислава помогали ему вести беседы: за месяцы жизни среди голяди сестра почти выучила их язык. Каждый приводил с собой до сотни воев – с топором, копьем и щитом, с нарукавниками в колечках блестящей бронзы, в синих или зеленоватых кафтанах, с браслетом воина на левой руке. Латгалы очень любили синий цвет, и в сочетании с бронзовыми украшениями эти синие кафтаны придавали им особенно горделивый и внушительный вид. Теперь уже все луговины вокруг Асоте были заняты, и, сколько ни водилось дичи в окрестных чащах, порой дружине стоило труда раздобыть пропитание. Уже вспыхивали ссоры, и Корьята уверял, что войско выступит в поход на днях.

– А иначе я его однажды прибью! – мрачно говорил Городислав сестре, имея в виду не старейшину, а его младшего сына.

Своёна сразу ему не понравился, и со временем лучше не стало. Пятнадцатилетний парень уже носил «браслет воина», сдав воинские испытания, и людей без такого браслета считал за букашек. Каждый раз при виде его насмешливого и надменного взгляда из-под белесых волос у Городислава вскипала кровь в жилах. И ему очень не нравилось, как Своёна смотрел на Звениславу. Она не хотела говорить об этом, но понемногу Городислав вытянул из нее кое-что. Дочери и невестки Корьяты рассказывали ей, что родители обсуждают между собой женитьбу Своёны на Звениславе. Если союз Асоте и Полоцка получит продолжение, этот брак станет необходим, а все прочие сыновья Корьяты уже женаты. Зная об этом, Своёна смотрел на Звениславу как на свою собственность и порой дразнил ее: то толкнет исподтишка, то «случайно» на ногу наступит, свистнет вслед. Он не делал ничего такого, за что его следовало бы наказать, но само его существование уже стало для Звениславы наказанием.

Наконец явился особенный гость, которого Корьята ожидал: старейшина Айдас с того берега Даугавы, из Селони. У латгалов и селов отношения не всегда складывались мирно, и по некоторым признакам Городислав догадался, что появлению здесь Айдаса предшествовали непростые переговоры. Это был крупный, грузный немолодой мужчина с круглым, пухлым лицом, а на его тяжелом выпуклом брюхе помещалось целых девять круглых бронзовых застежек. Однако на своем берегу он пользовался большим уважением.

– Он приглашает нас на Плачущий Камень, – объявил Корьята в избе собраний, и все старейшины уважительно загудели.

– Это священное место, – пояснил Городиславу Лигейко, старший сын Корьяты. – Оно здесь неподалеку, вниз по реке, но на селонском берегу. Они редко пускают туда чужих, и это очень большая честь.

Сидя на почетном месте, будто очень богатый и нарядно одетый синий мешок в рысьей шапке, Айдас рассказывал о положении дел на том берегу. Усма быстро переводил Городиславу шепотом на ухо самое главное. Иногда умолкал и просто слушал, делая знаки: потом расскажу!

Оказалось, что этим летом из заморья нагрянул не один, а сразу два варяжских вождя, и у них большое войско – чуть ли не тысяча человек. Они легко прошли побережье ливов, разбили несколько дружин земгалов и захватили три или четыре городка. Даже испытанное средство – засады на порогах, где любая волость привыкла оборонять свои владения, – в этот раз не помогло. Варяги идут вверх по Даугаве, везут с собой всю добычу: бронзу, серебро, скот и полон. Айдасу было известно, что они уже достигли рубежей Селони и вот-вот войдут в нее. Вожди селов собрались возле священного утеса, называемого Плачущий Камень, дабы принести жертвы богам перед походом. Туда же они приглашают латгальских старейшин и хотят выступить все вместе. По отдельности никому, даже сынам Перкунса и возлюбленным Сауле, не справиться с врагами.

Городислав сохранял невозмутимый вид, но все в нем кипело и пело от возбуждения. Пришло время действовать.

Еще день спустя все старейшины с приближенными сели в лодки и поехали через Даугаву, еще с полперехода спустились по течению. На другом берегу виднелся Плачущий Камень – исполинский утес, и при виде его захватывало дух. Он высился над каменистым берегом и напоминал старика-волота, осыпанного длинными белыми волосами и бородой.

– Это белые ручьи, они сочатся из камня и стекают вниз, – объяснил Городиславу Лигейко. – Рассказывают, что внутри скалы есть тайная пещера, а в ней по ночам скрывается Дева Сауле и прядет лен – вот это обрывки ее кудели, которые она выбрасывает. Но еще моя бабка рассказывала, будто однажды в давние времена один молодой рыбак утонул возле утеса, а его невеста так горько плакала, что превратилась в белый цветок с золотой сердцевинкой. Он и правда растет только там, жена знает, как он называется… А слезы ее все текут. Но это священное место для селов, и другие тоже его почитают. Я скорее верю в пряжу Сауле – отсюда все просьбы людские вернее доходят до богов. Перед посвящением в воины юноши селов проводят ночь у подножия Плачущего Камня, и я слышал, иным удается увидеть, как Сауле на закате спускается с неба, чтобы сесть за прялку, а утром вновь поднимается в небо. Но не знаю, стоит ли им верить…