Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович

Один раз упоминается «дружина» в статье 6495 (987) г., где рассказывается об «испытании вер и служб». Владимира сначала уговаривали обратиться в свою веру послы от болгар, «немцев», хазар и греков, а затем он решил «пождать еще мало», «хотя испытати о всѣх вѣрахъ». Статья 6495 г. начинается с описания его совета со «своими боярами» и «старцами градскими». Князь сообщает о приходе послов-миссионеров и спрашивает совета: «да что ума предаете и что отвѣщаете?» Бояре и старцы советуют князю избрать «мужей» и послать их к болгарам, «немцам» и грекам «испытати» их богослужение. «И бысть люба рѣчь князю и всѣмъ людем», – продолжает летописец. Избрав десятерых послов, князь отправляет их в разные страны, а когда те возвращаются в Киев, он снова созывает собрание, о котором говорится следующем образом: «И созва князь бояры своя и старца, и рече Володимеръ: се приидоша мужи, послании нами, да слышимъ от них бывшее, и рче имъ (то есть послам – П. С): скажете пред дружиною». Далее передаются рассказ послов об их путешествии и впечатлениях, а сразу после него – слова бояр, которые звучат явно некстати: «отвѣщавше же бояре и ркоша: аще бы лихъ законъ грѣческъ, то не бы баба твоя прияла Олга его, яже бѣ мудрѣиши всѣх человѣкъ». Заканчивается статья вопросом Владимира, очевидно, уже склонившегося в пользу христианства, где ему следует принять крещение, и ответом бояр: «гдь ти любо». Эти реплики служат, очевидно, переходом к статье под следующим 6496 (988) г., где рассказывается о походе Владимира на Корсунь (Херсонес)[411].

Непоследовательности в летописном изложении подготовительных мер Владимира к крещению и самого крещения бросаются в глаза, и едва ли можно сомневаться в том, что текст в этой части Н1Лм, в частности и в статье 6495 г., неоднороден. Шахматов делал акцент на заключительном пассаже данной летописной статьи и связывал основное её содержание, то есть рассказ о посольствах с целью испытания вер, с «Корсунской легендой», то есть повестью о походе Владимира на Корсунь и крещении его там. Эту «Легенду» он считал вторичного происхождения и относил к творчеству составителя НС, а вместе с ней и рассказ о посольствах. «Смысл статьи 6495 года», по его мнению, был в том, чтобы «оттянуть принятие веры до взятия Корсуня», продемонстрировав колебания и сомнения князя. К древнейшему пласту летописи («Древнейшему Киевскому своду») Шахматов возводил из этой статьи только первое обращение Владимира к боярам и старцам, заканчивающееся вопросом, и ответ бояр с напоминанием о крещении Ольги[412].

Выделение из текста статьи ответа бояр, не согласованного с непосредственно предшествующим текстом, выглядит вполне естественным, однако решение учёным проблемы соотношения фрагментов статьи в смысле их первичности/вторичности трудно признать обоснованным. Прежде всего, странно выглядит предположение, что редактору, вставлявшему «Корсунскую легенду» в первоначальную летопись (которая относила, по Шахматову, крещение Владимира к Киеву), понадобилось «оттягивать принятие веры до Корсуня». Чтобы вставить рассказ о крещении в Корсуне, совершенно необязательно нужно было прибегать к выдумке об «испытании вер». Одно с другим по смыслу никак не связано. С другой стороны, Шахматов не показал ничего в рассказе об «испытании вер» и в его текстовом «сопровождении», что могло бы указывать на его вставное происхождение. С лингвистической точки зрения вторичным выглядит как раз не сам рассказ, а фрагмент с речью бояр, ссылающихся на Ольгу[413].

Таким образом, отвергая точку зрения Шахматова о соотношении разных частей данной летописной статьи, мы не должны относить ту часть, где содержится упоминание «дружины», ко времени составления НС. Рассказ об «испытании вер» не является вставным и принадлежит древним пластам летописи[414]. В этом случае упоминание «дружины» надо увязывать с контекстом всего предшествующего текста статьи, который является единым связным текстом. Из этого следует, что фраза в начале статьи, которая сообщала о созыве Владимиром собрания «бояр» и «старцев градских», принадлежит тому же автору, который несколько ниже обе эти группы людей охватил понятием дружина. В данном контексте бояре и старцы градские – это и есть дружина. А кто такие были эти бояре и старцы?

Относительно бояр не приходится сомневаться, что это была знать, высший социальный слой (см. в главе IV).

Как выяснено, словосочетания «старцы градские» (которые ещё однажды появляются в летописи в статье 6504 г. также в паре с боярами[415]) и похожее «старцы людские» (одно упоминание в «Речи Философа»[416]) – связаны с переводной литературой[417]. Смысл их довольно неопределённый, и в науке предлагались разные их толкования. Учёные сопоставляли их также со словами одного и того же этимологического гнезда старцы, старейшины, старосты и другие подобные, которые ещё несколько раз упоминаются в Н1Лм, ПВЛ и некоторых других древних нелетописных памятниках. Из ряда этих слов в части Н1Лм до 6504 г. «старейшины» упоминаются шесть раз: один раз в статье 6504 г. в описании пиров Владимира (вместе с боярами и посадниками «по градом»), дважды в «Речи Философа», три раза в статье 6362 г. в рассказе явно легендарного характера о хазарской дани, причём здесь те же лица названы «старцами»[418]. «Старцы» помимо рассказа о хазарской дани фигурируют в статье 6491 г. (в «Сказании о варягах-мучениках», вместе с боярами) и в статье 6504 г. (в сообщении о законодательстве Владимира о вирах)[419].

Какие именно люди или группы лиц имеются в виду под тем или иным словом из этого ряда в том или ином случае, надо, разумеется, выяснять каждый раз в зависимости от контекста. Было бы неправильно, на мой взгляд, отрицать вообще какое-либо реальное значение за этими словами[420]. В каких-то случаях, возможно, имелась «племенная» или «местная» знать догосударственного происхождения[421], в других– тогда, когда эти слова прямо связывались с городами (как «старцы градские», «старейшины по градом» и т. п.) – можно предполагать торгово-ремесленную верхушку городов уже эпохи государственной (X–XI вв.)[422]. Но в принципе ясно, что речь шла о людях повышенного социального статуса, авторитет которых не столько происходил из военного превосходства и полномочий, делегированных внешней (публичной) властью, сколько был укоренен в общепринятой морали и обычном праве и связан с повышенным материальным достатком. О старцах никогда не говорится, что они «свои» для кого-либо, в том числе для киевского князя; они не упоминаются на военной службе князю и вообще в связи с военными событиями и занятиями.