Картезианская соната - Уильям Гэсс

Но что мог поделать человек вроде Лютера Пеннера? Он не командовал флотом, не имел поместий или дочерей, которых следовало бы охранять. Его не изгоняли из дому разгневанные родители, не подвергали облыжным обвинениям, не бросали невинного в тюрьму. У него никогда не было друзей-революционеров, чтобы оказаться хоть косвенно в чем-то замешанным. Даже когда Пеннера выгоняли с той или иной временной работы, он вынужден был честно признать, что выгоняли его поделом.

Кинофильмы не помогали. Конечно, многие из них рассказывали о случаях мести, однако эти инсценировки, зафиксированные на целлулоидной пленке, редко могли что-либо добавить к тому, что он и так знал и понимал. Такие фильмы всегда начинаются с преступления против героя: его дочь насилуют, или похищают, или убивают, вырезают жену и детей, сжигают дом, запугивают все селение, или, еще того хуже, крадут коня и пинают собаку. Чем сильнее обида, тем больше позволяется распоясаться герою; и чем более жестоким, мучительным и ужасным будет возмездие, тем лучше. Врага можно протыкать китобойным гарпуном, заживо сжигать в бензине, сбрасывать в чан с кислотой, протаскивать сквозь реактивный двигатель или разрывать надвое тракторами, запущенными в противоположных направлениях, вонзать ему в глаз сосульку или просто забивать ногами до смерти, или позволить апачам закапывать его по шею в песок, и ни капли крови не оседает на руках мстителя, ни малейшего темного пятнышка на положительном образе, а удовлетворенная, разгоряченная публика одобрительно рукоплещет. Справедливость уничтожения индейцев нарастает с количеством сожженных деревень и порубленных лагерных стоянок; краснокожих команчей десятками косят из пулемета, городки по ту сторону границы сжигаются дотла, так что даже от кладбища остается дым и пепел, и все это отлично, наша взяла — и мы вполне довольны.

Правда, дозволяется не все. Ангел-мститель не должен насиловать ублюдка, который изнасиловал его сестру, жену или дочь. Он не имеет права убивать чужих коров и трогать детей. Однако вполне возможно отстрелить насильнику член и прижечь рану раскаленным железом; можно зарезать корову, беззащитные спутники голодают, а также учить детей ставить капканы и стрелять из ружья.

Нельзя отрезать шлюхе нос, ошпаривать кота, разливать молоко и отказывать себе в удовольствии пожевать овощей или похрустеть домашним печеньем.

Пьесы, поэмы, рассказы и картины на тему мщения доставляли людям удовольствие с тех пор, как Бог утвердил стандарт, изгнав Адама с Евой и вынудив их трудиться в пыли, снегу и под дождем. Сомневаться в этом не приходится. Почему? Да потому, что в этом мире слишком много кривды и мало правосудия. В любом потустороннем мире Ад должен быть воистину адским, чтобы сравняться с Раем. Кроме того, те слабые, кто на самом деле под покровом своей слабости отнюдь не слабы, а наоборот, крепки духом, ежечасно терпят унижения от глухой, бесчувственной толпы.

А также и от Природы, которая вложила в их души телесные желания, стремления — и оставила без надежды. В своих дневниках Пеннер жалуется, что в мыслях у него все время крутятся образы голых тел. Все искушения святого Антония испытал и он: ему предлагали чековую книжку, подписанную персидским псом Фарнабазом; угощали персиком в форме детской мошонки, и он впивался в нее зубами; затем являлся церковный аналой из тикового дерева, с которого ему предлагали произнести проповедь; внезапно он взмывал в воздух и наблюдал сверху, как на арене его мучителей-школьников поедают огромные ящерицы или душат спруты, и столь же внезапно его опрокидывал птичий гомон, и он падал с двадцатиметровой высоты лицом вниз; и пред его приплюснутым лицом открывалась книга верований, и его призывали стать под знамена патернианцев, маркозианцев или монтанистов, притом «tout de suite», как говорят французы, то есть немедленно; его преследовало видение Благовещения, но не обычный визит ангела к деве Марии, но непосредственно окрыленного фаллоса, с росою на конце, с крылышками, трепещущими, как у бабочки над цветком; и наконец он взлетал снова, чтобы рассыпаться дождем падающих звезд. Пеннер бил сам себя по голове, давил бедра кулаками, порой приходилось утихомиривать член. В конце концов он додумался, что единственный способ справиться с Природой — это формулировать и распространять ее ошибочные описания. Философы участвовали в этом успешном предприятии веками. Но к тому моменту, когда Пеннер пришел к этому выводу, он не знал, какую новую иллюзию пропагандировать.

Подобно утопающему, Пеннер разделывался со своим миром. Он посылал своим врагам (их список пополнялся чуть ли не ежечасно) по почте конверты, всегда анонимно, с надпечаткой: «как много ты для меня значишь!» Внутри адресат обнаруживал тщательно сложенный чистый лист. Когда его почтовый ящик забивали крикливые каталоги фирм, рассылающих товары почтой, он упаковывал сухой собачий помет, перевязанный ленточкой, и отсылал с запиской: «Вы мне шлете дерьмо, которое не нужно мне, а я вам шлю дерьмо, которое не нужно вам». Представляя себе лица своих жертв, раскрывающих послание, он испытывал немалое удовольствие, и он долго расписывал эти сцены, снабжая их соответствующими подробностями: собачье дерьмо, выпадающее из холеных пальчиков, вскрики испуга, стоны отвращения, обведенные рамочкой, как в комиксах; или озадаченный взгляд, устремленный на пустой лист, тугодумное осознание и постепенное нарастание гнева. Однако наряду с этим он отлично сознавал и грубость, и трусливость этих актов, потому что анонимность лишена всякого благородства, в некотором смысле она была прямо унизительной. Опускаться для того, чтобы с кем-то сравняться — далеко не идеальный метод, и Лютер это понимал. Возможно, и какой-то федеральный закон при этом нарушался. Поэтому Пеннер отказался от своих экскрементальных экспериментов и нашел вариант не столь экстремальный. Он делал пометки на рекламных проспектах разных торговцев — липовыми новинками, нижним бельем, эротическими игрушками и приспособлениями — и бросал их адреса в жадные пасти продавцов откровенной порнографии и сомнительных страховых компаний. Способ, которым Пеннер раздобывал имя, чтобы указывать его на конвертах, был чист и хитроумен, но я не хочу поощрять подобную практику и потому не раскрою его здесь. Для тех немногих, кому, по его мнению, могло понравиться копание в такой грязи, Пеннер устраивал контакты с «рыцарями Колумба», или натравливал на них адвентистов седьмого дня, или организовывал угрозы со стороны исламских фундаменталистов, а кроме того, они начинали получать с угрожающей регулярностью «Мормонский ежемесячник», «Еврейские новости», «Журнал Американского Легиона» или «Часового христианской науки». Именно одна из таких более поздних схем отмщения стала основой той программы, которая позволила мне следовать по стопам моего учителя.

Лютер Пеннер находился в отчаянном и отчаявшемся состоянии, когда мы с ним познакомились. Мы оба посещали вечерние курсы. Я изучал историю, готовясь поступать на юридический, а он прорабатывал литературу, чтобы затем преподавать английский в школе. Однажды наши велосипеды оказались рядом на стоянке. У Пеннера спустила шина, и он одолжил у меня насос. «Я сам вроде этой шины, — сказал он мне, — каждое утро накачиваю себя и весь день воздух помаленьку выходит — ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш, — так что к вечеру совсем сдуваюсь и никуда не гожусь». Что я ему ответил, не помню, а вот как Пеннер шипел — тихо, но настойчиво, — запало мне в память. Я сказал в шутку, что ему нужно бы носить с собою насос, а он засмеялся и, оторвавшись от дела, посмотрел на меня с обескураживающей прямотой: «Ах… к вечеру уже все вранье из меня вытекло».