Акведук на миллион - Лев Портной

Непроизвольно я бросился к Алессандрине, хотел заключить в объятия, но помешали конвоиры:

— Не положено!

Они усадили ее на табурет, я сел напротив.

— Алессандрина, — начал я, запинаясь, — если ты невиновна…

— Не положено! — вновь рявкнул унтер-офицер.

— Что? — удивился я.

— Тайные разговоры вести запрещено, — отчеканил он.

— Мы не ведем тайных разговоров! — возмутился я.

— Говорите по-русски, — смягчившись, ответил унтер-офицер.

— Как же говорить по-русски, если арестантка русского языка не знает?

— Вы извольте по-русски говорить, а она пущай только слушает, — решил конвоир.

— Андрэ, я ни в чем не виновата, обвинения абсурдны, — подала голос графиня де ла Тровайола.

— Не положено! — закричал унтер-офицер.

— Но кто, кто убивал всех этих людей? Ты каждый раз оказывалась на месте…

— Не положено!!!

— Заткнись, болван! — рявкнул я. — Я беседую с секретной арестанткой по поручению товарища министра внутренних дел графа Строганова!

— В чем дело? — В помещение вернулся тюремный смотритель с развороченным узлом.

— Так они, ваше благородие, на немецком языке изъясняться изволят, — отрапортовал унтер-офицер.

— На французском. Пусть говорят, — махнул рукой смотритель. — Я послушаю.

— Этот офицер, — проговорила Алессандрина, — он ведь тоже каждый раз оказывался на месте убийства…

Я схватился за голову. Перед мысленным взором возникло круглое, с бакенбардами, лицо майора Балка. Я вспомнил разговор в Ростокино, его слова: «Здесь, в Москве я наступал вам на пятки, но каждый раз опаздывал».

— Андрэ, я не убийца, не убийца! — Алессандрина умоляюще протянула руки через стол и взяла меня за руки.

— А в Санкт-Петербурге, в доме у Нарышкиных, когда я столкнулся с генерал-губернатором на черной лестнице, ведь он шел к тебе? Скажи, к тебе? — потребовал я.

— Ко мне, — призналась она.

Я бросил взгляд на смотрителя и по выражению его физиономии понял, что французский язык он изучать изучал, да, видимо, плохо, и дай бог, если отдельные слова из нашего разговора улавливает, а так — только вид делает, что понимает.

— Но это никак не связано с заговором, — продолжила Алессандрина.

От ее слов я почувствовал укол ревности.

— Я должна была передать генерал-губернатору часть денег, собранных от продажи билетов на зрелище…

— Вот в чем дело, — промолвил я. — Но кто тогда напал на него, кто пытался отнять…

— Мой бестолковый брат, — прервала меня графиня.

— Брат? — удивился я.

— Что такого, что у меня есть брат? — вскинула брови Алессандрина. — Мой брат, моя беда! Он склонен к крайностям. Он ради денег пошел бы на что угодно…

— Время, господа! — провозгласил смотритель. — В предписании полицеймейстера указано пять минут. Подымайтесь, сударыня.

Мы встали одновременно, не спуская друг с друга глаз. В глазах графини сквозило отчаяние и светилась надежда. Надежда на то, что я верю ей.

Загремела цепь. Смотритель с ленивой издевкой обронил:

— И «стул» свой, сударыня, не забудьте!

Алессандрина не поняла его слов. Но куда она могла пойти без чурбана, к которому была прикована цепью, как собака?

Смотритель проводил меня и передал полицейскому поручику. Мы отправились в обратный путь. Я изо всех сил старался не терять самообладания, но временами казалось, что вот-вот провалюсь в черную бездну. Вопросы, один острее другого, подталкивали меня к самому краю. И в таком состоянии я пытался найти к ним ответы.

Я ломал голову над тем, кто же убийца — Алессандрина или майор Балк? Вчера я легко поверил ему, но теперь меня грызли сомнения. Зачем итальянской графине участвовать в заговоре, спрашивал я себя. И немедленно находил ответ: она может быть шпионкой, действующей в интересах Бонапарта.

Хорошо, допустим. Но полет на воздушном шаре случился спонтанно. Мы улетели и по невероятной случайности столкнулись с Петрушей Рябченко. Следовательно, никто действиями графини не руководил. Неужели она на свой страх и риск приняла решение убить его?!

А почему бы и нет? Она понимала, что подозрение падет на меня, и тогда уже ни у кого не останется сомнений в том, кто совершил первое убийство на Моховой в Петербурге.

Но если так, зачем она спасала меня во время полета? Зачем накрыла меня шубой, рискуя замерзнуть до смерти? Могла бы попросту перебросить мое бесчувственное тело через борт.

Впрочем, на этот вопрос напрашивался очевидный ответ: графиня влюбилась в меня. А поступки влюбленной женщины никаким логическим объяснениям не поддаются.

Но убийства в Москве? Если Алессандрина входит в число заговорщиков, как в один день с нами появились здесь ее сообщники? Обогнать нас по пути из Санкт-Петербурга они не могли.

Однако при размышлении и эти соображения отпадали. Сообщники могли прибыть сюда раньше или изначально находиться здесь, ведь и заговор намеревались осуществить в Первопрестольной. Эх, жаль, не додумался спросить у графини: доводилось ли ей прежде бывать в Москве?

Еще меня мучила совесть. Ведь Алессандрина осталась в тюрьме, а я собирался на званый ужин к Мартемьяновым. Я чувствовал себя негодяем, представляя, как буду принимать восторженные взгляды Жаклин Сергеевны в те минуты, когда Алессандрина томится в мрачном каземате с железным обручем на шее.

Но… но Мартемьянов мог выдать новую ниточку для расследования! Сергей Михайлович имел продолжительное знакомство с Пескаревым. Разумеется, Филипп Юрьевич не сразу решил заточить будущего тестя в узилище, а сперва сватался к Жаклин Сергеевне мирным образом.

Вполне возможно, что Мартемьянову известно, какие знакомства водил Пескарев, и он укажет на тех товарищей Филиппа Юрьевича, коих в первую очередь можно подозревать в причастности к сомнительным затеям!

Случись Жаклин Сергеевне явиться на свет уродиной, пожалуй, и тогда от женихов она не знала б отбоя. Капитал Мартемьянова превратил ее в завидную невесту. Немудрено, что беспринципный Пескарев из кожи вон лез ради этой добычи.

Но судьба благоволила к барышне. Она была не только богата, но и весьма хороша собою. И потому странным казалось ей, что прибывший на званый ужин молодой граф оказался учтив, но холоден, и за весь вечер не удостоил ее ни восторженным взглядом, ни сдержанным вздохом, ни иным тайным знаком обожания и благоговения.

Я сидел за богато сервированным столом напротив прелестной Акулины, или, как ее называли в семье, Жаклин, но мыслями находился в остроге подле Алессандрины, прикованной к деревянному чурбану.