Полное собрание стихотворений и поэм. Том II - Эдуард Вениаминович Лимонов

class="v">Я остался и жил, замотав свои волосы крепко

чтобы горные их не метали ветра

и в громадном дыму полутёмной железной пещеры

я писал и сидел, как последний в миру человек

Боже мой! Хорошо как! Какие глаза у деревьев

и какие большие пещеры глаза

и какое удобство у синей реки пробираться

углубления делая пятками в жёлтом песке!

Каждой ночью мне слышался шум непонятный

я вначале его замечал иногда

но сильнее и больше он делался и погремучей

и висели на ушах моих его тяжести уж.

Невозможно. Пускай остаётся пещера

и всё то, что успел наготовить согласно делам

Так прощай, голубая охота на солнце

утром я пошагал за спиною и тень захватив.

На восьмой день пути мне увиделось ровное море

и песок вкруг него был насыпан в большом беспорядке

подошёл я, потратив ещё три часа на дорогу

и шагнул я в волну и присел, и остался сидеть…

«Я люблю пространство в мирном доме…»

Я люблю пространство в мирном доме

тонкие и жёлтые полы

и луч солнца зимнего на стуле

на обшивке, в состоянии игры.

Отражается окно раскрыто

и перебегает на костюм

старенький костюм висит убито

на краю у шкафа зацеплён.

Мне уж сорок, боли нету в теле

но шумят, плюются годы

Где же эта шляпка дорогая

Уж истлела в чреве у природы.

«Утром рано в пыльненькой гостинице…»

Утром рано в пыльненькой гостинице

где чай в стаканах огранёных подают

весь бледный потребляет его сидя

заезжий маленький циркачик лилипут

Затем слезает наскоро с кровати

в игрушечной одежде запершись

И много неудобств ему от мебели

но терпит он и усмиряет слизь…

К нему в двенадцать тонко постучались,

он отворяет, пододвинув стул.

К нему пришла большая балерина

Она приходит, у него спросясь.

Он оживлён… он требует вина

и сходит вниз, и сам вино приносит

В костюме фиолетовом она

и шляпочка в руке, никак не бросит.

Да я пойду, я дело рассказала

Но он — останьтесь, шепчет ей

Ей неудобно как-то стало

ведь он размером с маленьких детей.

И руку ей целует и клянётся

и пьёт вино, и ей влить норовит

Он думает, когда она споткнётся,

тогда он на неё и набежит.

«По крайней мере рано утром встанешь…»

По крайней мере рано утром встанешь

и сон большой оставишь за собой

А в глубине себя узор завяжешь

и замолчишь, и будешь неживой.

Запомнив ночь и белую, как камень

Запомнишь также левый павильон

и красную косу на солнце

и белый лоб, и связку жёлтых книг.

Где эта прежняя смелость,

на какую душа согласилась

раньше давно согласилась

да словно забыла её

Где это прежнее, в сон не влекущее

состояние правды и ясности, как в старике.

Лёгкие дни осени, словно

сели на лавочке рядом со школой

где осенних наук

строго взыщут учителя.

«Ему печальная минута…»

Ему печальная минута

большие руки подаёт

И у стола, у поворота

на пол спускается живот.

А он безумный ищет груди

да, пока жив, он ищет груди

в старинном свете как испанец

их ловит, ловит под Луной.

«И я жёлтый любовник дождя…»

И я жёлтый любовник дождя

подымающий в дождь на весу

эту банку своей красоты

и я странный сиропный шутник

собирающий шум дорогой

пролетающих пчёл водяных

но и есть у меня на лице

небольшое отверстие — рот

календарь для заезжих сирот.

«Как подымалось наутро светило — я заживо помню…»

Как подымалось наутро светило — я заживо помню

как оттолкнулось оно вверх и озарило останки человечьего пира

стол, позвонки твои шейные, нож и пирог

на пироге пожелтелую массу цветка

и на руке три следа от укуса.

По берегам когда-то много росло тростника,

но для этих приезжих — нет закона

Вспомни, как сутки сидели за нашим столом

Ну-ка, Наташа, скажи своё странное слово,

как по вилке железной метался долго рассвет

и от холода вяли твои груди

нынче давно уже утро

и мышь только звука

перебегает по столу, в углах

это мне, смертному, будет наука

Не принимать чтоб Наташу и Таню в гостях.

«Валик, Валик, что ты тянешь…»

Валик, Валик, что ты тянешь

На верёвке на прицепе

Это рыбка — бледный дядя

это рыбка, это рыбка.

Почему один скелетик

Валик, Валик, мелкий мальчик

Потому что мясо съели

мать и папа — бледный дядя.

По песку, между строений

Тащит груз свой тонкий Валик

Он весь вырастет кошмарным

Сам с собою говорящим

По шипению и звуку

По нечаянной одежде

Уходи, покуда нужно

по сиреневой тропинке

Уходи, покуда утро

и открылись магазины

и заспавшиеся дети

глухо смотрят из перины

Ты ушёл, но ты на месте

Твоя шапка, как ворона

Шепчет, шепчет молчаливо.

Уходи, покуда дети…

«Пахнет сыростью собачной…»

Пахнет сыростью