От Милана до Рима. Прогулки по Северной Италии - Генри Воллам Мортон

Я разговорился с фермерами. Они вспоминали о трудностях прошедшей зимы, словно ветераны о войне. Один из них, повернувшись ко мне, объяснил, что те, кто приезжает в Италию летом, видимо такие люди, как я, не имеют понятия, что итальянцам приходится испытывать зимой. Я сочувственно внимал их рассказам: тут тебе и наводнения, и снег, и град величиной с куриное яйцо, заморозки в пору цветения персиков. О винограде они говорили, словно врачи, которым удалось вытащить больного с того света. Затем разговор пошел о болезнях растений, сельскохозяйственных вредителях и ядохимикатах. Я подумал, что эта мантуанская картина сильно отличается от сцен, описанных в «Георгиках» Вергилия. Похоже, те виноградники не знали филоксеры, превращающей виноград в маленькие черные орехи. Да если бы только это! Сегодня растения подстерегают сотни опасностей. Трудно представить древнего земледельца, опрыскивающего посадки серным раствором. Судя по «Георгикам», природа в те времена настроена была более благосклонно. Коровы и пчелы ревностно относились к своему делу: надои росли, а меду было хоть залейся. Сельскохозяйственная жизнь казалась долгим счастливым праздником. Потому и странно было слышать истории потомков того виноградаря, жаловавшихся на бесконечную войну против мучнистой росы, грибка и насекомых.

Мэр повел меня к навесу, где упаковывали фрукты. Черноглазые, заносчивые на вид девушки с матерями, старыми и сморщенными в сорок лет, и с бабушками деловито отбирали и паковали фрукты, которые затем грузили в железнодорожные рефрижераторы, предназначенные к отправке в Германию. Я попрощался с хозяином и отправился в Сирмиону.

Река Минчо пряталась среди ухоженных виноградников, И; только добравшись до Валеджо, я наконец-то увидел ее, причем такой, какой видел реку Мильтон — «гладко катящейся» и зеленоватой, как лед. Я перешел через реку по красивому старому мосту и набрел на восхитительную сцену. На берегу, под тенистыми липами, выставлены в ряд обеденные столы, скатерти, чтобы их не трепал ветер, прижаты камешками, взятыми с речного дна. Границы маленького ресторана красиво обозначены кадками с розами, гибискусом, олеандрами и гортензиями. На заднем плане стояло старинное здание, в котором, как можно было догадаться, несколько столетий назад с наступлением ночи замышлялись разные заговоры. В это же солнечное воскресенье «Локанда Минчо» — такое название носил этот трактир — был наполнен женским щебетанием и спорами. Из раскрытых дверей то и дело выбегали молодые женщины в черных платьях и передниках. В руках у них были дымящиеся тарелки. Картина напомнила мне бурную сессию некоего женского парламента. За столами, под липами, сидели чисто и прилично одетые люди — дети в воскресной одежде, девушки в красивых платьях, юноши в матросской форме. Пекинес вызывал улыбки умиления: он набрасывался на больших собак, и те пускались в бегство. Гул приближавшегося мотороллера то и дело возвещал о прибытии молодого человека и обнявшей его девушки на заднем сиденье. Я подумал о свободе, которую это изобретение дало молодым итальянцам. Они несутся на этих машинах галопом, словно на лошадях.

Я заказал жаренную на гриле форель. Пока ее готовили, я, сидя в тени, смотрел на Минчо, словно бы изнывавшую под жарким солнцем, на виноградники, что спускались по горным террасам на противоположном берегу. Время от времени так же плавно, как река, проходила в сторону Мантуи аккуратная электричка. К моему изумлению — ибо солнце Жарило во всю силу, а вода была, словно зеркало, — на противоположном берегу появился рыбак. Он начал забрасывать удочку, и не успел сделать это, как у него клюнуло, и он вытащил на берег форель весом в полфунта. Повторил он это действие шесть-семь раз в считанные минуты, словно бы ловил на мелководье макрель. Официантка сказала мне, что рыба называется каваццини и ее легко поймать на хлеб.

Я продолжил путешествие. Минчо, бывшая от меня слева, снова пропала в лесу, пока я не вышел к южной части озера Гарда. Тут я снова увидел реку: она покидала озеро и пускалась извилистым путем к Мантуе и По. Именно здесь, возле города Пескьера произошла одна из самых драматических и важных исторических встреч. В 452 году Аттила со своими гуннами стер с лица земли город Аквилею (многие из его обитателей бежали к лагунам и основали Венецию) и разбил лагерь на Минчо, замышляя поход на Рим. Панические настроения сорокадвухлетней давности, когда Аларих и готы разграбили город, повторились, и Льва I уговорили возглавить делегацию для переговоров с варварами. Король гуннов был высокомерным грубым дикарем, внешне весьма непривлекательным: маленького роста, широкоплечий, с плоским монгольским носом и тонким пучком волос на подбородке. Говорят, что ходил он по земле горделиво, словно чувствовал себя ее хозяином. Что сказал ему Лев, скорее всего, так и не будет известно, но «бич божий» отвернул от Рима. Еще одна загадка истории. Можно лишь предположить, что Лев напомнил ему о судьбе Алариха: через несколько недель после нападения на Рим в 410 году он неожиданно при загадочных обстоятельствах скончался.

Я всегда представлял себе место этой знаменитой встречи в мрачном лесу, окруженном горами, а оказалось, что место это невиданной красоты. Чистая, светлая река, несущая свои воды из южной оконечности озера, прокладывает себе дорогу через горы и виноградники. Величественные австрийские Альпы, вздымающие к небесам могучие вершины. Рядом — Гарда, спокойное и голубое озеро. Таким, во всяком случае, увидел я его в тот безветренный летний день. В таком лесном раю не так-то просто было представить себе жилистых маленьких гуннов, приведших на водопой мохнатых пони, и величественную фигуру императора, приближающегося к шатру варвара в сопровождении римских эмиссаров, облаченных в белые одежды.

Сирмионе — узкая полоска земли, вдающаяся в озеро Гарда. На нее смотрят мертвые глаза великолепного средневекового замка, построенного Веронезе Скалигером. Летом узкий полуостров притягивает к себе все ветры, и в жару тут, должно быть, приятно, а вот зимой это место вряд ли годится для проживания. Сейчас я смотрел на него в жаркий воскресный день. В гостиницах и на пляжах было полно людей, молодые женщины в бикини и больших соломенных шляпах лежали или прогуливались по берегу и в тенистых сосновых лесах подле озера, и все это напомнило мне одну из аллегорических картин, типичную для эпохи Ренессанса.

Это спокойное летнее озеро было по душе и Катуллу, а Теннисон видел в своем воображении «серебристые под солнцем, поросшие оливами берега» и слышал «звонкий женский смех». Вилла Катулла — огромная разнородная масса римской каменной кладки, с обрушившимися арками, залами без крыш. Она смотрит на озеро, но вряд ли представляет собой то, чем хочет казаться, — вилла недостаточно старая. Традиция, однако, связывает поэта с этой частью озера. Может, и в самом деле он находился где-то поблизости на яхте, которую купил в Малой Азии и на которой совершил путешествие мимо островов Греции. Старый смотритель виллы Катулла пришел в негодование, когда я предположил, что эти Руины, должно быть, остались от большой римской водолечебницы. Для него, как и для всех местных жителей, это разрушенное здание было виллой Катулла, и предположить что-то иное означало страшную ересь.

Лодочник махнул мне, и я спустился с руин к камням возле кромки воды. Вытянув вперед коричневую руку, лодочник помог мне перебраться через борт. Я сел в приятную тень полосатого зонтика, а он включил подвесной мотор, и лодка, мерно попыхивая, пошла по озеру, а он рассказывал мне истории, которые, полагаю, известны были не одно столетие: и о затонувшем городе, который видно под водой, и о том, что Гарда не отдает своих мертвецов. Я обратил его внимание на спокойствие озера. Он пожал плечами и сказал, что мне стоило бы увидеть Гарда во время зимнего шторма, когда злой ветер со свистом несется через ущелья.