Клио и Огюст. Очерки исторической социологии - Вадим Викторович Долгов

киники), что мудрец не будет пользоваться удовольствиями, которые в перспективе могут обернуться для него страданиями (как учили киренаики), и пр. В этом смысле воровство, построенное по принципу «украл – выпил – в тюрьму», может, конечно, рассматриваться как легкомыслие и результат недостаточной осведомленности.

С глубокой древности мыслители отмечали, что к преступлению человека может подтолкнуть как окружающая обстановка, так и его личные качества, от среды напрямую не зависящие. Иногда случалось, что мыслители абсолютизировали один из этих двух факторов.

Фактор среды абсолютизировал Ф. Энгельс. Он считал преступления проявлением классовой борьбы. В работе «Положение рабочего класса в Англии» он писал: «Неуважение к социальному порядку всего резче выражается в своем крайнем проявлении – в преступлении. Если причины, приводящие к деморализации рабочего, действуют сильнее, более концентрированным образом, чем обычно, то он так же неизбежно становится преступником, как вода переходит из жидкого состояния в газообразное при 80° по Реомюру»[139]. После революции в России это теоретическое положение привело к тем же не оправдавшимся в конечном итоге ожиданиям, что и в случае с проституцией. Поначалу советская власть боролась с разбоем, саботажем и бандитизмом, определяя их как «наследие царского режима». Но жизнь менялась, а преступники и преступления не исчезали. Это заводило в тупик советских теоретиков. Из тупика выход был найден довольно простой: полное исчезновение преступности было связано с наступлением эпохи всеобщего коммунизма. А при социализме приходилось мириться с тем, что, как пелось в известной песне из популярного советского детектива «Следствие ведут знатоки», «кое-кто кое-где у нас порой честно жить не хочет». С ними приходилось постоянно вести «незримый бой» силами правоохранительных органов.

Другой крайностью была абсолютизация факторов индивидуального порядка. Формулировалась эта точка зрения младшим современником Энгельса, итальянским врачом-психиатром профессором Чезаре Ломброзо. Сегодня его точка зрения о том, что склонность к преступлению является прирожденной и может быть определена по форме черепа, вызывает сильные сомнения у современного критически мыслящего читателя. Однако нужно понимать, что взгляды Ломброзо входили в европейское общественное сознание более объемным блоком. Одна из известнейших его книг «Гениальность и помешательство» базируется на тезисе, гораздо более легком для усвоения. По мнению Ломброзо, гениальность сродни умопомешательству. В качестве доказательства он приводил многочисленные случаи эксцентричного поведения признанных гениев и указывал на многочисленные отклонения в их биографии от жизненных траекторий обычных людей. Ломброзо не был знаком с теми гениями, которые стали персонажами его труда, но от этого его книга не стала менее убедительной, скорее, наоборот, ведь он опирался на сведения, известные массовому читателю. В ход пошли и голоса, которые, согласно хрестоматийному труду Диогена Лаэртского, постоянно слышал Сократ, и особенности детства гениев, многие из которых с ранних лет проявляли незаурядные способности. Это казалось убедительным. Кроме того, книга Лоброзо – это весьма забавное чтение, поэтому, очевидно, и получившее широкую популярность. Например, «приступы гениальности» Ломброзо объяснял увеличением уровня мочевины в организме. Он писал: «Состав мочи и в особенности содержание в ней мочевины заметно изменяется после маниакальных приступов. То же самое замечается и после усиленных умственных занятий. Уже много лет тому назад Гольдинг Берд сделал наблюдение, что у одного английского проповедника, всю неделю проводившего в праздности и только по воскресеньям с большим жаром произносившего проповеди, именно в этот день значительно увеличивалось в моче содержание фосфорнокислых солей, тогда как в другие дни оно было крайне ничтожно. Впоследствии Смит многими наблюдениями подтвердил тот факт, что при всяком умственном напряжении увеличивается количество мочевины в моче, и в этом отношении аналогия между гениальностью и сумасшествием представляется несомненной»[140]. По-видимому, от этой теории ведет происхождение известный русский фразеологизм о моче, ударившей в голову.

Не менее забавной выглядит связь гениальности с различными анатомическими особенностями. «Биша и фон-дер Кольк заметили, что у людей с искривленной шеей ум бывает живее, чем у людей обыкновенных <…> Всем известно, каким остроумием и хитростью отличаются горбатые; Рокитанский пытался даже объяснить это тем, что у них изгиб аорты направляет избыточный поток крови по сосудам, ведущим к голове, следствием чего является расширение объема сердца и увеличение артериального давления в черепе»[141].

Ну и в конце концов для прокачки гениальности, равно как и для обретения помешательства, иногда полезно просто стукнуться головой: «Вико в детстве упал с очень высокой лестницы и раздробил себе правую теменную кость. Гратри, вначале плохой певец, сделался знаменитым артистом после сильного ушиба головы бревном»[142].

Однако уже в этой книге проявился главный методологический просчет Ломброзо – учитывая факты, хорошо ложившиеся в его теорию, он игнорировал те, которые ей противоречили. То есть, учитывая гениев-безумцев, он не учитывал, какое количество безумцев не может похвастаться гениальностью. Брал во внимание тех гениев, которые стукались головой, но совершенно не учитывал тех бедолаг, которые головой стукнулись, но ни гениями, ни даже сумасшедшими не стали. Тем не менее нарисованный образ эксцентричных гениев не противоречил массовому о них представлению, поэтому пользовался успехом.

Иначе вышло, когда Ломброзо решил по тому же шаблону объяснить отклонение иного рода: преступность. Принцип был тот же – преступники, по Ломброзо, это личности, имеющие отклонения физиологического порядка: «Внезапно, однажды утром мрачного декабрьского дня, я обнаружил на черепе каторжника целую серию ненормальностей… аналогичную тем, которые имеются у низших позвоночных. При виде этих странных ненормальностей – как будто бы ясный свет озарил темную равнину до самого горизонта – я осознал, что проблема сущности и происхождения преступников была разрешена для меня»[143]. Если говорить конкретней, ломброзианские преступники – это люди, напоминающие первобытных предков человека, обладающие атавистическими чертами.

Впоследствии Ломброзо отошел от однофакторного взгляда на природу преступности. Ученые-криминологи даже причисляют его к числу авторов многофакторного подхода к преступности[144]. Но для широких слоев научной общественности итальянский профессор навсегда останется автором биологизаторского подхода.

В одном Чезаре Ломброзо был безусловно прав: природа отклоняющейся личности двойственная. Сама по себе склонность к нарушению социальных норм может обретать разные векторы, как положительные, так и отрицательные. Это проявилось во время Великой Отечественной войны, когда с 1942 г. в действующую армию стали призывать заключенных, имеющих не очень большие сроки и осужденные не по очень серьезным статьям. На фронте уголовная удаль не раз обращалась в удаль военную. Впрочем, по свидетельству очевидцев, нередко вектор не менялся: бывшие заключенные могли с матом кинуться в решительную атаку, а могли стащить планшет с деньгами у командира.

Криминология – прикладная дисциплина, призванная вооружить работников правопорядка для борьбы против преступного мира. Но социологи свободны от ограничительных рамок правоохранительной деятельности.