Крысолов - Михаил Ахманов

В четверг, закончив трудиться над программой, я инициировал оба варианта текста, на русском и английском языках, занес их на дискеты, распечатал и уничтожил в памяти компьютера. Чтобы случайно не наткнуться и не прочитать. А чтоб не перепутать, кому какой материал, дискеты и распечатки пришлось разложить по конвертам, изобразив на них стилизованных орлов: двуглавого российского и американского, с одной башкой, но очень хищной. В это историческое мгновение я ощущал себя дьяволом-обманщиком, этаким агентом-двойником, который водит за нос британскую МИ-6 и ведомство папы Мюллера, а может, кого-нибудь еще – МОССАД, ЦРУ или недоброй памяти Лаврентия Палыча Берию. Но это были пустые фантазии. Пока что я обманул по-крупному лишь одного человека, расколотив молотком алый гипноглиф и черную пробку с бутылки от кетчупа.

Да, обманул!.. Не слишком достойный поступок, но что поделаешь… Амулет власти являлся моей единственной надеждой и защитой, броней, отгородившей меня от неприятностей и бед. От мелких и крупных, и от того, что случилось с Сергеем Арнатовым. Крысоловы наивностью не отличаются, и я понимал, что неизбежно наступит момент, когда моя жизнь повиснет на волоске – в тот миг, когда отдам дискету, и до того, как ее прочитают. Когда прочитают, все позабудут – о Косталевском, о гипноглифах и обо мне, но эти два события могли разделяться минутами или часами. Это время нужно пережить. Весьма опасный период, когда я стану не посредником, а лишним свидетелем, коего, рассуждая логически, надо быстрее спровадить в ящик. Может, так не случится, может, сперва решат прочитать, выяснить ценность доставленного, но мне что-то не хотелось рисковать. Месяца не прошло, а пять покойников уже маршировали в ад, и я не собирался стать шестым в их дружной шеренге.

Вот почему черный гипноглиф занял место алого в корпусе из-под часов, и этот браслет я таскал весь день, а ночью, чтоб не заметила Дарья, прятал под кроватью в тапки. Не потому, что боялся внезапных налетов и похищений, а ради создания привычки. Привычка – вторая натура: где интеллект подведет, где интуиция откажет, там выручит привычка. И, разумеется, тренировка.

Для тренировки я показал свой амулет Петруше и принялся внушать ему строгим голосом:

– Я – твой хозяин, хохлатый охальник. Слушай внимательно и повинуйся! Во-первых, ты должен забыть все нехорошие слова. Если не понимаешь, какое слово гадкое, а какое – нет, то позабудь их все. Уяснил алгоритм? Выполняй! Теперь во-вторых: увидев меня, ты должен кричать: «Дмитррий, прривет пррофессор!» Увидев Дарью: «Даррья, крреолка, кррасавица!» А еще – «пррошу прростить покоррно!» И если хочешь банан, не вопи «жрать, жрать!», а попроси, как полагается интеллигентной птице, – «фррукт, хочу фррукт!» Понял, сухогрузный недоумок?

Во время этой речи я водил гипноглифом у петрушиного клюва, а он, склонив хохлатую голову к крылу, косился круглым глазом на темную обсидиановую спираль с мерцающими в глубине серебристыми искорками. Казалось, что он поддается гипнотическому воздействию, что резонанс между сознательным и подсознательным сейчас наступит и я услышу наконец: «Прошу простить покорно». Или хотя бы: «Дмитрий, привет!» Но вот мощный изогнутый клюв приоткрылся и раздалось:

– Прр-нография, прр-ридурок! Порр-тянка! Прр-резираю!

Я плюнул, вытащил радиотелефон, дар полномочного агента Бартона, и трижды нажал кнопку «pause». Через минуту в аппарате пискнуло, потом заверещало, и все кнопки озарились мертвенным зеленым сиянием. Сквозь эту иллюминацию пробился гулкий голос:

– Гудмен? Сукин ты сын, Гудмен!

– А что такое? – спросил я с откровенным интересом.

– Ты что нам подсунул, Гудмен? Ты что обещал, немочь белесая? Ты обещал бойца! Скорость реакции, уверенность, отвага и потрясающий прилив сил! Или я в чем-то ошибся?

– А разве прилива сил не было?

Мой собеседник внезапно хихикнул:

– Был, но совсем в другом месте! Не там, где договаривались, понимаешь? Но если разобраться, Гудмен, я не в обиде. Штучка-то забавная… редкостный раритет, посильней виагры… как раз для белых извращенцев.

– Может, и другую подарю. Та – специально для черных, – пообещал я, вызвал в памяти свою воображаемую схему и раскрасил рамочку команды бета в цвет небесной голубизны.

– Ну, к делу! – распорядился Бартон. – Есть новости?

– Есть хорошие новости, мой чернокожий друг.

– Отлично! Хорошие новости нам пригодятся. Где и когда?

– Завтра. На том же месте, в тот же час.

– Машина будет ждать. А как твои… хм… спутники? Помощь нужна?

– Нет. Теперь уже нет. Спутники ко мне претензий не имеют.

Он снова хмыкнул и отключился. Я посидел минут пять, разглядывая умолкнувший аппарат и размышляя, сколько штыков и сабель имеется в строю у Бартона. Получалось, что не очень много, но и не так уж мало: он сам плюс мормоныш, плюс шофер голубого «БМВ» и тот парень в цветочной лавочке, мастер переодеваний; конечно, были и другие люди, раз отыскался тип, похожий на меня. Но вряд ли они вникали в суть и смысл операции; вполне возможно, кроме зулуса и мормоныша, в курсе был лишь один человек, гипотетический резидент ЦРУ в Петербурге. Так или иначе, дискетка до него доберется… до него и прочих заинтересованных лиц… Представьте, как ее передают друг другу, все дальше и дальше, все выше и выше по служебной лесенке, и каждый прочитавший текст недоуменно пожимает плечами, хмыкает и тащит ее начальнику – мол, ознакомьтесь, сэр, какую чушь понаписали… сам я уже позабыл про эти бредни, но вас они, возможно, развлекут… вот так, сэр, а мне позвольте заниматься делом.

Дискетка, мой троянский конь, капля амнезийного бальзама… Я сознавал, что, выпустив ее из рук, совершу насилие над личностью, над многими личностями, в памяти коих внезапно возникнет трещина. Должен признаться, эта мысль меня не радовала. Конечно, мы свыклись с насилием: оно сопровождает нас на протяжении тысячелетий, и вся история хомо сапиенс – сплошная эскалация насилия. Насилия над телом и насилия над духом… В этом смысле Косталевский не изобрел ничего нового, так как идеология и религия действуют тем же насильственным путем, как и его гипноглифы. Если разобраться, что такое внешний стимул, который порождает те или иные желания, двигает нас к тем или иным поступкам? Это символы и фетиши, придуманные человечеством, это святые книги, непогрешимые догматы и зажигательные речи… «Все это – прр-ропаганда – прр-ропади она прр-ропадом!» – как сказал бы Петруша. Это запомни, в то поверь, а се – позабудь…

Чтобы успешнее справиться с муками совести, я включил телевизор. Как оказалось, два последних дня на российских просторах топтался красный петух. Всюду что-то горело: горело просто так или сначала взрывалось, а уж потом начинало полыхать. В Петрозаводске – от протечек газа, в Самаре – от короткого замыкания, в Грозном – от канистр с бензином, в Нижнем Тагиле и Ельце – от всеобщей безалаберности. Горели троллейбусы и храмы, вокзалы и банки, тюрьмы и шахты, автомобили и резиденции мэров, воздушные лайнеры и леса. Кроме того, в Новосибирске разгромили синагогу, а в Москве бабушка за семьдесят зарезала дедушку под восемьдесят, который регулярно напивался и бил ее ногами. На фоне таких событий мои намерения казались даже не мелким злодейством, а так, каплей верблюжьей мочи на тропке меж аравийских барханов.